Я ─ осёл, на котором Господин мой въехал в Иерусалим - Владимир Шеменев

Всё оказалось проще сушеного финика.

Еврея звали Матан242, и он полностью соответствовал своему имени, став настоящим подарком для Ирода Антипы. Он пришел в субботу, после «Минхи»: грязный, голодный и босоногий. Постучал в ворота и сказал стражнику противным тонким голосом: «Пойди и доложи, что пришел тот, в котором нуждается твой повелитель, а если не пойдешь, после того как я стану его секретарем, я прикажу всыпать тебе сорок плетей без одной243. А я стану секретарем тетрарха, я тебе обещаю…».

Этот Матан, ставший впоследствии секретарем тетрарха, и научил правителя Галилеи и Переи, как стать евреем, не утруждая себя. «У евреев есть шестьсот тринадцать заповедей, – говорил он. Все заповеди разделяются на триста шестьдесят пять запрещающих и двести сорок восемь предписывающих. Запрещающие – по числу дней в году; то есть одна заповедь – один день. Предписывающие – по числу костей в организме человека; одна заповедь – одна кость. Если сложить тройку, шестерку и пятерку, получим четырнадцать. Если сложить двойку, четверку и восьмерку, получим четырнадцать. Четырнадцать и четырнадцать – двадцать восемь. Заплети бороду в двадцать восемь кос, и когда тебя спросят, зачем ты сделал это и почему ты не молишься, скажи: «У вас на голове талес, а у меня корона. Талес тканый, корона кованая. Кисти талеса свисают вниз, зубья короны смотрят верх. Перед вашими глазами – напоминание о заповедях, перед моими – нет ничего. Я заплел бороду по количеству заповедей, и теперь они всегда передо мной. Вы, ложась спать, снимаете заповеди, я ложусь спать с заповедями. Во время ветра вы ловите свои заповеди, а мои становятся ближе к глазам моим. Во время дождя вы прячете заповеди, чтобы они не испачкались, мои же становятся чище. А теперь скажите мне, кто из нас больший праведник: я или вы?».

Вот это «я или вы» Ирод и сказал прибывшим во дворец мудрецам. На что тут же получил пронзительный вопль: «Ты одаряешь человека разумом и научаешь смертного мудрости. Даруй нам от Себя знание, разум и мудрость. Благословен Ты, Господи, одаряющий разумом244». После этого, славя и Бога, и Ирода, из тронного зала все перешли в обеденный, куда слуги уже вносили амфоры с вином и корзины с фруктами и где уже звенела музыка и извивались босоногие танцовщицы.

Про грехи блудливого Антипы, который жил со своей племянницей, а племянница жила с дядей, причем уже вторым по счету, все дружно промолчали, думая лишь о том, что голову надо беречь, особенно в присутствии падчерицы245 тетрарха.

***

– В сторону! Куда прешь, скотина? – легионер поднял копье и тупым концом ударил в грудь иудея, пытавшегося проскочить перед процессией.

Крик выдернул тетрарха из забытья. Мимо проплыло плечо всадника в кольчужной лорике246, ремни конской сбруи, щит, притороченный к седлу, мохнатый лошадиный круп и хвост, отгоняющий назойливых насекомых. Вот и всё, что Ирод успел разглядеть через узкие щели паланкина. И еще сбитого всадником пастуха, лежащего на земле в окружении блеющих коз…

Ряды плоских клепаных колец из бронзы и железа отливали желтизной на спине легионера, ловя и отражая лучи заходящего солнца. Ирод не был иудеем, но желал быть царем этой страны. Придраться было не к чему – солдат защищал его персону. Но всё равно не должен язычник касаться иудея грязным копьем, тем более накануне праздника Пасхи.

Поэтому он должен был заступиться за пастуха и пожурить солдата.

Не успел Антипа поднять деревянные шторки решетчатого окна, как лошадь, идущая рядом с носилками, подняла хвост, обильно удобрив землю. Забыв про пастуха и его коз, Ирод сморщился, прикрывая нос пухлой рукой, унизанной золотыми браслетами, словно шея девушки жемчужными нитями.

– Скажи мне, солдат, – Ирод повел носом и, чувствуя, что запахи отстали, высунул голову из паланкина, глядя на легионера, – почему твоя лошадь гадит в Священном городе?

– А чтобы евреи не дремали. Не у вас ли сказано: «Смотри куда наступаешь, чтобы не осквернится от навоза»? – Римлянин хохотнул, натягивая поводья. Тот, что ехал следом, тоже улыбнулся. Антипа скосил глаза: улыбались только люди Пилата. Гвардейцы шли, понуро опустив голову и боясь встретиться взглядом с повелителем.

Шутка тетрарху не понравилось.

Но имеющий власть в Галилее и Перее не имел власти в Иудее, тем более над римлянами. Чтобы наказать римлянина, надо было уличить его в чем-то таком, за что приговаривали к наказанию. Например, ругал кесаря – но вряд ли кавалерийская турма согласится дать ложные показания против одного из своих. Неписаный закон римских легионеров гласил: «Veritas magis amicitiae247». А вокруг паланкина ехали как раз римляне, слышавшие весь разговор. Гвардия шла впереди и сзади, расталкивая толпу и замыкая процессию. Пилат не доверял гвардейцам тетрарха и дал ему своих сингулариев248, которым поручил взять паланкин «в коробочку» и доставить столь «дорогого» ему гостя живым и невредимым до дворца. Ни для кого не было секретом, что Ирод и Пилат конфликтовали, но старались всячески этого не показывать и искали пути к примирению. Пилат знал, что Ирод бы другом принцепса249, а Ирод был в курсе того, что император ценил Пилата как способного администратора.

Вряд ли префект вынесет приговор римлянину без подтверждения вины. Поэтому Антипа думал, насколько позволял его опьяневший мозг, о том, какую плату он готов заплатить за то, чтобы солдата лишили жизни.

«Римлянина может судить только Рим, египтянина может судить Рим, самаритянина может судить Рим; иудея же может судить Иудея, но смерти может предать только Рим», – фраза, однажды сказанная Пилатом, отражала сущность сложившегося равновесия, не позволяющего в Иудее кого-либо придать смерти без суда.

На все просьбы евреев не забирать у них Законы отцов Август благосклонно разрешил иудеям «творить суд» над иудеями. Оставив им мелкие права: отлучение от храма, наказание тюрьмой и телесные наказания в виде порки плетьми за кражу кур, вырубку деревьев и потраву посевов, – он лишил Синедрион того, за что его всегда называли Великим – права смертной казни. Уступив в малом, Цезарь наверстал в большом. То, чего не смог сделать Ирод Великий, всю свою жизнь старавшийся свести на нет влияние совета, смог сделать Рим. С каждым годом некогда могущественный орган власти всё больше и больше превращался в шумное, крикливое сборище, называемое в народе не иначе как «кагал250».

***

«Чего хочет Пилат? – спрашивал сам себя четвертовластник251. И тут же отвечал: – Власти? Она у него есть, в его руках жизнь и смерть иудеев. Золота? Он богат, как богат всякий наместник, собирающий подати. Славы? Он прославился на всю Иудею и даже за ее пределами, забрав деньги из сокровищницы Храма. На эти деньги он построил акведук. Водопровод питался ключами, давая городу чистую воду. Но кому это нужно… Всю жизнь можно ждать от еврея благодарности и не дождаться. А вот плевок под ноги или булыжник в голову можно получить на счет «два». Причем «два» можно говорить сразу, минуя слово «раз», – Антипа улыбнулся, радуясь шутке, только что им придуманной.

– Матан, – повелитель позвал секретаря, шагающего недалеко от паланкина с ящиком для восковых табличек и заостренными камышинками, торчащими за ухом.

– Да, мой повелитель, – секретарь пропустил кавалериста, приблизился к паланкину и заглянул внутрь носилок, созерцая владыку, утопающего среди подушек.

– Запиши…

Что записать – тетрарх не сказал, и секретарю пришлось довольствоваться дежурной фразой:

– Слушаюсь и повинуюсь, – стараясь идти в ногу с абиссинцами, Матан перевесил на грудь ящик и откинул крышку, превращая деревянный короб в миниатюрный переносной столик. Подвинув пальцем восковую табличку, вытащил из-за уха камышинку – и притих в ожидании водопада «низвергающейся мудрости».

Забыв про секретаря, Ирод не забыл про солдата. Ярость ушла, и он уже не помнил, чем провинился перед ним легионер. Память не удержала услышанных слов, но в душе продолжала жить злоба, приправленная жаждой мести, крови, унижения того, кто тебе неприятен: так было всегда, с самого детства.

Глянув затуманенным взором на шагающего рядом с паланкином секретаря, Ирод вытащил из корзины амфору с вином и, выдернув соломенный кляп, припал к краю кувшина. Насладившись терпким вкусом, чуть обжегшим гортань и утолившим жажду, вернул амфору на место, забыв про соломенную затычку.

– Матан! – еще раз позвал тетрарх, – запиши! – диктуя афоризм, вместо булыжника сказал «камень», что придало сказанному некую живость: плевок под ноги и камень в голову…

И все же что он даст Пилату?

И тут он вспомнил. Вспомнил об узнике, томящемся в подземельях его дворца. Удивительно, что эта мысль не пришла ему сразу. Удивительно, что пропитанная вином память смогла выдать спрятанную и давно забытую информацию. Удивительно, что он вообще вспомнил о Варавве – человеке, метнувшем камень в префекта. Варавва был каменотесом и находился возле претории в тот день, когда солдаты Пилата дубасили палками иудеев. Камень, брошенный рукой простолюдина, пришелся в бровь римлянину: булыжник был уже на излете, но тем не менее сшиб Пилата с лошади, разворотив наместнику полголовы. Череп чудом не лопнул, но еще долго после этого префект страдал головными болями. Со временем шрам зарубцевался, оставив тонкую бледно-розовую полосу.