Начало - Анастасия Заворотнюк

Помимо красоты и нечеловеческого таланта, Люба была личностью высочайшего уровня – человечной, мудрой, с пронзительным чувством ответственности и справедливости. Она не могла подвести. У нее этого не было в программе – не было такой функции. И ничто не могло сдвинуть ее с позиции, ничто не могло заставить ее изменить принятое однажды решение. Она была человеком слова и это для нее значило больше, чем многие другие вещи. На нее можно было положиться, и это было так же надежно как вклад в Швейцарском банке.

Несмотря на то, что большую часть совместных съемок мы с ней делили одну гримерку на двоих – ту самую «закуточную» два на два метра, где стоял двухместный диванчик, больше похожий на кресло, от нее я ни разу не слышала ни одной жалобы, ни одной претензии, ровно как и никогда не слышала от нее ничего плохого в чей бы то ни было адрес. А если речь в гримерке заходила о ком-то, кто ей по тем или иным причинам был неприятен, то она сжимала губы, серела лицом и просто молча уходила. Но никогда не говорила ни о ком ничего плохого.

Она часто бывала уставшей и измотанной – ее директор не жалел ее, «продавая» направо и налево. Ну, бизнес был такой у человека – организация ее гастролей, выступлений, ее метаний по миру со спектаклями. Она была выжата как лимон, иногда тихонечко жалуясь, что не может отказать, взять своих слов обратно. Ей хотелось отдохнуть, но обязательства, когда-то взятые на себя перед ее директором не давали ей покоя – она не могла дать задний ход, это было не в ее правилах. И те, кому не мешала совесть, использовали это на полную катушку. Ужасно то, что это произошло и после ее смерти – ее выжали до последней капли. Именно поэтому меня не было на ее похоронах – не хотела устраивать балаган с репортерами из желтой прессы на голове у родственников Полищук. Не пришла я и ни на один из вечеров ее памяти, когда узнала, что организатор этих вечеров – вышеупомянутый директор – продает на эти вечера билеты. Я не хотела делать свой вклад в коммерческий проект предприимчивого дельца.

Да, Любовь Полищук была человеком слова. И принципиальной до абсолюта. Она была большая, огромная, великая, необъятная личность. Масштаб ее личности отразился и на физическом уровне – роста в ней было не меньше двух метров, а размер ноги у нее вообще был как достопримечательность – сорок третий. И она была бесконечно красивой, красивой, красивой…

Комедия и трагедия соединялись в ней как инь и ян, как плюс и минус, не существующие один без другого. Смех и слезы были ее постоянными спутниками и в ее амплуа, и в ее настоящем образе. Боже, как она рассказывала о своем детстве! У меня по два-три перегрима было – так я хохотала. А иногда, в особых случаях, у меня от хохота разваливался Викин «вавилон» на голове – и я ничего не могла с собой поделать, потому что это было нечто. Судите сами, и я заранее приношу свои извинения – посредством этой книги я смогу передать лишь сотую часть того, что видела и слышала сама. Когда Полищук была подростком, она сильно комплексовала: и было от чего. По ее собственным словам, она была длинная, тощая и ужасно себе не нравилась. Ее ноги казались ей кривыми, волосы – жиденькими. К тому же у нее было косоглазие, и вдобавок ко всему она не выговаривала «р». Конечно, уже эта информация вводила всех в ступор, потому что поверить в то, что одна из самых красивых актрис истории отечественного кинематографа, муза великих режиссеров и кумир как минимум двух поколений имела такую базу, такие данные, было довольно сложно. В своем родном Омске она жила с родителями в крошечной квартирке. Когда приходили гости, а ей в силу своих комплексов не хотелось никого видеть, она вставала на подоконник, доставая макушкой до верхней планки оконного проема, и даже чуть-чуть наклоняя голову, чтобы поместиться в нем, и отворачивалась, упираясь лицом в стену. Как спящий императорский пингвин. Представляете реакцию гостей? А вот эта трогательная история про Мустанга? Когда она уже играла в театре, точнее – в Мюзик-холле, и ей там дали прозвище «Мустанг». По понятным причинам. «Нет, ну а что вы хотите? Я могла в три прыжка преодолеть всю сцену от кулисы до кулисы. Правда, падали все декорации… Да, я как-то случайно рушила все, что находилось рядом… Что поделаешь – размах. И вот, однажды я пришла в ресторан – нарядная, красивая. Пришла и вдруг слышу из-за дальнего столика кто-то рявкнул – О! Мустанг пришел! – Мне стало так неловко, так обидно… Я руки в ноги, развернулась – и бегом из этого ресторана… Естественно, по дороге случайно перевернула какой-то стол…» И все в таком духе.

А как она любила своего мужа! Сергей Сергеич, Сергей Сергеич… Она буквально молилась на него. Невероятные отношения. Настоящая любовь.

Она ни разу не сказала ничего плохого про мою игру, хотя я довольно долгое время напряженно ждала ее комментариев. Ведь она играла так, что не было никакой возможности схалтурить или «недотянуть» в ее присутствии. Она затмевала собой всех и каждого, она фонтанировала ролью, искрила характером, но она ни в коем случае не подавляла – ей было необходимо, чтобы ты тоже играл изо всех сил, чтобы ты выкладывался на полную катушку. Она вызывала не на дуэль, нет – она «брала с собой» в разведку. Все были влюблены в нее, все преклонялись перед ее талантом и силой. И я хочу сказать, что по иронии злой судьбы – ведь большая часть карьеры Полищук прошла в режимном тоталитарном государстве – у нее было мало возможностей полностью раскрыть себя как драматическую актрису. Я слышала, что в советские времена какой-то чиновник минкульта, будь он неладен, открыто заявил: «У Любови Полищук несоветское лицо!» И это роковое заявление отрезало ей путь к глубоким драматическим ролям на многие годы – ей приходилось играть комедийных, гротескных персонажей, что, конечно, тоже неплохо, но для такой актрисы – это настоящая трагедия. Вспомните ее взгляд: она как будто постоянно искала что-то, высматривала, как бы придумывая, что бы ей такого выдать, как бы ей так выступить, но в этом взгляде – столько глубины, тоски, столько горизонта. Казалось, она видит так далеко, что даже не может выразить этого словами. И это качество придавало ей, такой большой и сильной, столько шарма, столько трогательной хрупкости, столько тонкости и ранимости. И снова мурашки по телу.

Месяцев через пять-шесть после начала нашей совместной работы, она сказала мне, что она обо мне думает. «Настя, ты только обязательно запомни, что я тебе сейчас скажу. Слышишь? Запомни! Ты – такая стрекоза. Ты не ходишь, нет. Ты порхаешь. И у тебя невероятной красоты, тончайшие прозрачные крылья, нежные – до них нельзя дотрагиваться, на них можно только любоваться. Они могут быть незаметными, даже невидимыми, но если на них попадает солнечный свет – нет ничего прекраснее этого зрелища. Твои стрекозьи крылья начинают играть всеми цветами радуги, они дрожат, переливаются и они так прекрасны, что невозможно глаз оторвать. Но в тени этого не видно – можно пройти мимо и не заметить. Помни об этом, Настя, это очень важно».

Все прекратилось до ужаса резко и неожиданно. Было ощущение, что нас всех прихлопнуло бетонной плитой – настолько беспощадной и неизбежной была ее болезнь. О болезни она узнала случайно – ни у кого не возникало и мысли, что боль в спине, которой она мучалась, на поверку окажется смертельной. В перерыве между съемками она с мужем Сергеем Цигалем отправилась на воды – в санаторий, где при поступлении в виде обязательной программы берут самые элементарные анализы, в том числе – анализ крови. И вот, когда она вернулась на съемки, все заметили, что она как-то изменилась: стала слишком сдержанной, спокойной и молчаливой. Когда я спросила у нее, что случилось, она удивленно пожав плечами тихо ответила: «Ты знаешь… Врачи говорят, что у меня вроде рак». Мы были просто в шоке, хотя надеялись до последнего – ждали каждого результата обследования как вынесения приговора в суде, очень переживали за нее, молились. Но в результате диагноз подтвердился, причем наихудшим образом – у нашей Любы была саркома. Это было такой трагедией, что все команда «Няни» еле ходила, без преувеличений. Мне страшно представить, как переживали это ее близкие – ее мать, ее муж Сергей, ее сын Алексей и дочь Маша. Ведь Полищук была центром не только нашей вселенной в рамках «Моей прекрасной няни», она была центром своей семьи. На ней зижделось все, я в этом абсолютно уверенна.

Любе сделали операцию. Неудачную. Потом ее повезли в Израиль, где она прошла курс химиотерапии. Болезнь съедала ее заживо – стремительно и беспощадно. Но что удивительно – она так держалась! Героически. Когда она вернулась в Москву, она пришла на съемочную площадку. Она не хотела прекращать работу – работала до самого конца. И я думаю, что именно это помогало ей сохранить человеческий облик в этой нечеловеческой боли, в этой страшной болезни, которая уничтожает не только тело, но и личность, подвергая свою жертву таким мучениям, о которых здоровые люди даже не подозревают. Рак – это страшно, это чудовищно. Люди сходят с ума от боли. И это страшное испытание не только для больного, но и для всех его близких людей.