Начало - Анастасия Заворотнюк

Постепенно, шаг за шагом, они меня приводили в чувство, оживляли. И в итоге мы с Жигуновым ругались уже в кадре, куда благополучно перенесся наш конфликт. Он мне говорил:

– Да вас, Виктория, завтра же здесь не будет!

А я ему отвечала:

– Только через ваш труп, Максим Викторович!

И нам «стоп» никто не мог сказать. Я прекрасно понимала: либо он меня задавит сейчас, либо сию же минуту поймет, что со мной надо считаться. Я не приемлю диктата, а Сергею в свою очередь было очень сложно научиться прислушиваться к кому бы то ни было. Но он ошибся, Заворотнюк не погубила «Мою прекрасную няню».

Самое страшное слово для артиста – безработица. Я была расплывшейся кляксой перед «Няней». А Сергей – человек жесткий, он долго потом вспоминал, как впервые увидел женщину с глазами, полными тоски и покорности судьбе. Он сам по натуре борец и принципиально не признает людей, прогнувшихся под давлением обстоятельств. Но я быстро менялась, пружина сжималась, сжималась. Потом ррраз – и все. Я распрямилась. И Сергею пришлось выбирать – либо смириться с Заворотнюк, либо отказаться от роли. Он ведь вовсе не был продюсером этого ситкома – только приглашенным актером. Возможно, у зрителей сложилось впечатление, что именно Жигунов подтолкнул меня к карьере, но это не так. Просто так совпало: Шаталин берет девушку-провинциалку в свой богатый дом, да к тому же он еще и продюсер по сценарию. Но так все перепуталось: и пресса постаралась, да и Сергей потом стал моим агентом. Я выиграла! Отстояла свое право на роль. Хотя, по большому счету за это надо сказать спасибо американцам – они не признают безработицу вечным клеймом. Они увидели мой шанс, заставили Настю Заворотнюк поверить в себя, в то время как она по привычке сидела и обдумывала, как вообще оставить актерскую профессию.

Но самое главное – на площадке появился новый режиссер Алексей Кирющенко. Пришел и представился: «Лелик». Снятые в муках и склоках первые три серии полетели в корзину – считайте, что это была активная разминка перед настоящим боем. В тот момент всем стало понятно, что битва закончилась и пора зарыть топор войны. Лелик осмотрел наши ряды, остался доволен, и изрек:

– Так, ребята. Вы здесь все Буратино, и сейчас мы начнем работать!

13

Каждое утро в 7.15 я приходила на съемки. Могу сказать, что в это время дня я представляю собой жалкое зрелище – несчастная женщина, практически мертвая. Чуть лучше, чем моя героиня-труп в спектакле «Бобок», только на этот раз «трупный» грим был не нужен – я и так производила сильное впечатление: лицо, истерзанное гримом, вся голова облеплена бигудями… Для того, чтобы хоть на несколько часов сохранить это надругательство над собой – прическу Вики Прудковской, нужно было прилагать определенные усилия – на укладку волос уходило часа два, не меньше. Вместе со мной приходили наши женщины – гримерши, причем, их было две: они работали по очереди, две недели через две. Они могли отдыхать! Боже, как же я им завидовала!

Примерно в полдесятого заканчивался грим, и к этому времени у меня уже слезы текли из глаз – хотелось спать, тело от постоянной обездвиженной позы затекало и требовало зарядки, разминки или на худой конец прогулки.

Вот такой была работа над сериалом – каждый день, без выходных, по 18–19 часов съемок. И остальная жизнь, которая проистекала вне стен студии, просто исчезла. Времени не хватало абсолютно ни на что. Работа – душ – короткий сон – подъем – дорога на работу – дорога с работы. Во сне – тоже работа, потому что других впечатлений у твоего мозга просто нет – вся жизнь превращается в одну сплошную работу. И кромешная темень – я света белого не видела: просыпалась затемно, приезжала на студию, а выходила оттуда – опять темно. В глазах темные круги, еле ходишь. Естественно, никакой возможности играть ни в Табакерке, ни в театре Чехова я уже не имела – я бы просто физически не смогла бы до них добраться, ну, если только в короткий перерыв между съемками – с двух часов ночи до шести утра. Сначала я, правда, все время просила меня заменить, надеялась вернуться на сцену, но потом смирилась. Совмещать съемки сериала с чем-то еще было просто нереально.

Забавно, но в процессе выяснилось, что мне предложили гонорар в два раза меньше, чем гримерше. Смешно сказать – 400 долларов за серию. Но я, в общем-то, особенно не сопротивлялась – сравнивать мне было не с чем, вот, разве только с театральной зарплатой, но, надо сказать, что в этом сравнении ставка, предложенная СТС уверенно лидировала. Но когда об этой сумме узнали американцы, они отвели меня в сторонку, и я поняла, что опростоволосилась:

– Ты вообще понимаешь, что ты делаешь?! Этого просто не может быть! Ты должна стать богатой женщиной после «Няни»! Ты понимаешь, что ты будешь знаменитой на всю страну? Ты не можешь соглашаться работать за такие деньги!

Но эта ставка была у меня еще очень долго. Да, я не самая практичная в этом мире – вот, например, мои гримерши подписали «правильный» контракт.

Так что финансовая составляющая счастья под названием «Няня» объективно хромала. Но для меня это было не главное – даже эта сумма меня радовала.

Меня не пугало, что у меня нет приличной зарплаты, нет собственного уголка, в котором можно было передохнуть, побыть в тишине – у меня даже не было своей собственной гримерной. Но тогда мне казалось, что пропеллер, который появился у меня за спиной, с лихвой компенсирует недостаток комфорта. Как же я жестоко ошибалась!

Я очень любила работать с режиссером Алексеем Кирющенко. Мы с молниеносной скоростью подружились с ним – непонятно как, но это произошло удивительно быстро. Все в шутку называли нас братиком и сестричкой, но могу сказать, что у нас с Леликом действительно возникла почти родственная связь. И это не значит, что мы всю дорогу улыбались и ходили за ручку, нет. Мы и спорили, и ссорились, и что-то доказывали друг-другу. Но это был творческий процесс, это было интересно, у нас была общая цель, а это невероятно сближает. От режиссера зависит очень многое. И когда снимал Лелик, я не волновалась за результат – я была в нем уверенна на сто процентов. Он многое мне подсказывал – сам играл, показывая Вику. Вообще-то по своей природе я «обезьянка» – люблю режиссерские «показы», считаю, что наглядная демонстрация лучше всяких слов. Я никогда не пренебрегаю помощью, с радостью беру то, что мне предлагают и смешиваю этот опыт со своими наработками. Так получается что-то новое, живое.

И для всех остальных актеров Лелик выдавал прекрасные рисунки, придумывал массу штучек, примочек, движений, жестов, шуток… С ним на площадке не возникало ни нервотрепки, ни паники. Мы были абсолютно спокойны. Мы ждали его, как дети малые свою мамку. Знали, что вот, придет Лелик и будет фонтанировать, придумывать, изобретать. Когда его не было, я с самого утра пребывала в «высоком старте», на нервах, в тревожном состоянии. Лелик обладал особенной энергетикой – казалось, что этот человек абсолютно неутомим. Периодически, конечно, даже он уставал, но усталость для него не являлась причиной апатии. А вот переменам настроения он был подвержен – очень тонкий, ранимый человек. Например, если с ним кто-то не поздоровался – кто-то, кто был ему не безразличен – пробежал мимо, впопыхах не заметил, все. Лелик мог натурально загрустить. И в этом состоянии он не мог работать. И тогда я шла, разговаривала с этой «небезразличной» особой женского пола:

– Ты не можешь так поступать! Ты что?! Ну-ка быстро иди и поздоровайся!

Смешно вспоминать, но ведь именно так и было. Понятно, объяснимо, тепло, очень по-человечески. У Лелика детское, незамутненное восприятие мира. Чистое, ясное, непредвзятое. И режиссерский талант – от Бога. Тут ничего не поделаешь – либо талант есть, либо – извините. И вот именно этот талант Лелика как раз и делал нашу историю такой светлой и доброй.

«Амедиа» сняла для кинопроизводства целый завод. Но сериалов-то было много. Именно поэтому здесь шла бесконечная стройка. В нашей студии звучало «Камера! Мотор!» А по соседству раздавался звук работающего швеллера. Швеллер гудит так, что заглушает все живое на расстоянии километра. Минута его работы – и дубль выкидывается на помойку. Один раз, второй. Когда пропадает восьмой дубль, у нас начинается массовая истерика. Играют пять человек, играют отлично. Снято! Сразу монтаж – и в эфир. Но все приходится переделывать из-за чудовищного шума стройки. Звуки индустриального ада ну никак не вписывались в размеренное течение жизни в квартире Шаталина. Нам была нужна идеальная тишина. А в это время в соседнем павильоне что-то сооружают для другого сериала. И вот мы слышим дикий скрежет и грохот, металлом по металлу. Ну буквально куют! Мы забываем обо всем и все встает, пока не стихнет шум. Это было ужасно: мы снимаем «Няню», они строят павильоны. Ежедневно нужно было все бросать и заниматься увлекательной игрой со спортивным уклоном. Игра называлась «Убей дятла». Типичный радиоперехват, этакая «охота на лис». Для этого у нас был специально обученный человек – Петя Моргунов, с потрясающе стабильной психикой, которой можно было только позавидовать. Он брал рацию, бегал по заводу, а мы ему говорили:

– Правей! Нет, стоп, левей!