Страх любви - Анри де Ренье

Он оправил на себе шубу и следил, на лице Марселя, за действием своих заученных фраз.

— Порою, однако, великий поэт или чета прославленных любовников имели бы право посетить Покинутый Город. В течение целого дня, в возвышенном волнении, они исчерпывали бы ее молчаливые наслаждения. Только от них мы узнали бы, что Венеция еще существует. Поэт говорил бы нам об этом в своих песнях, любовники ездили бы туда, чтобы зачать там прекрасное дитя, в котором навсегда удержалась бы божественная душа Города. Эти избранники отныне стали бы единственными свидетелями ее запретной славы. Путешествие туда было бы высочайшею наградою, которую в этом мире могут стяжать Гений, Красота и Любовь!

Он замолчал. Марсель Ренодье сказал тихо:

— Вы несправедливы к Сирилю Бютелэ, дорогой Антуан; уверяю вас, что он также любит Венецию, хотя и по-иному, нежели вы.

Антуан Фремо улыбнулся. Он посмотрел на часы на здании Института.

— Два часа! Мой друг, я вас должен покинуть; но мы еще увидимся, не правда ли? Я, быть может, обращусь к вам с просьбою. Я думаю, что запишу некоторые из мыслей, которые только что высказал вам… О, маленькая книжечка в несколько страниц… Я пришлю вам мой новый адрес… Да, я расстался со своей квартирой на Берлинской улице. Я снял в Отейле маленький домик. Сейчас я занят тем, что обставляю его на венецианский лад… А пока… до свиданья… до скорого свиданья!

И жестом руки, обтянутой перчаткой, удаляясь, он послал Марселю покровительственное и дружеское приветствие.

XII

— Итак, вашему другу хотелось бы получить от меня рисунок, чтобы поместить его в начале сочиняемого им словоизвержения о Венеции?.. Хорошо, он получит этот рисунок, так как, по-видимому, это доставит вам удовольствие, Марсель… А теперь взгляните на это!

Сириль Бютелэ указал Марселю Ренодье на рисунки, разложенные на столе. Марсель подошел.

Каждый рисунок представлял собой этюд обнаженной женщины, причем одни из них были совершенно закончены, а другие были простыми набросками, но все они были исполнены смелого или мягкого движения, все были интимны и в то же время благородны. Все эти фигуры в отдельности являлись как бы частями разбитого барельефа. Казалось, что они были взяты с Парфенона и Танагре[11]. Они связывали Помпею с Монмартром. Там были Психеи с подсвечником в руке, и Амариллисы[12], снимавшие с себя чулки; Мими Пенсон[13] закусывала гранатом Прозерпины[14], а Мюзетта[15] жеманилась перед зеркалом Венеры.

Сириль Бютелэ рассмеялся;

— Черт возьми! Не из этих штучек, однако, должен я выбрать что-либо для господина Фремо… Ничего не поделаешь, над ними я отдыхаю от больших портретов!.. Как раз сегодня я должен начать один из них, портрет вашей приятельницы, госпожи де Валантон, дочери господина Руасси…

Он быстро, словно игральные карты, складывал рисунки.

— Да, она действительно красива, госпожа де Валантон! Они были у меня с неделю тому назад, ее муж и она. Господин де Валантон тоже очень приятен, это — человек редкого ума! Но все же между ними большая разница лет… Ба! Быть может, он относится к ней, как к дочери?.. Но нет! Он, по-видимому, влюблен и пошел на последнее безумие… Бедняга меня растрогал: дело в том, что я приближаюсь к тому возрасту, когда такие поступки делаются понятными… Часто ли вы видите эту красавицу, Марсель?

Марсель Ренодье ответил, что его траур и светский образ жизни г-жи де Валантон удаляют их друг от друга. Он также не виделся и с г-ном Руасси с самой свадьбы его дочери.

— Руасси! Я смутно припоминаю, что мне рассказывали, будто он женится… Но останьтесь и позавтракайте со мной, вы увидите госпожу де Валантон, сеанс назначен на час дня.

Марсель, смущенный, извинился: Фремо ждет его в половине первого в ресторане.

— Обещайте ему, что я отыщу для него что-нибудь… Но почему бы вам не выбрать самому?

С этими словами Сириль Бютелэ раскрыл папку.

Венеция оживала на этих легких листах, та подлинная Венеция, которая скрывается за ее пышной и праздничной декорацией, Венеция покинутых дворцов и темных calli[16], Венеция бесчисленных мостов и пустынных campi[17], та Венеция, где можно заблудиться, преследуя накинутую на узкие плечи шаль, где белье развешено на окнах, где клетки качаются на балконах, где сады, поверх красноватых стен, показывают остроконечную вершину кипариса или лиловую гирлянду глицинии… Время от времени художник наклонялся и шептал какое-нибудь название.

— Вот это — уголок Кьоджи!..

И Сириль Бютелэ стал описывать морской город, с его широкой улицей, вымощенной мраморными плитами, грязной и в то же время великолепной, с героически выгнутою дугою его моста, на котором балюстрада заканчивается двумя сидящими львами, с его портом, где сушатся сети и плавают верши; Кьоджу, которая по всей лагуне рассылает свои странные пузатые барки с желтыми парусами, украшенными черными или красными рисунками, рисунками кабалистическими, наподобие тех, что видишь на крыльях у некоторых бабочек; Кьоджу, которая вместе с Маламокко сторожит выход в открытое море, Кьоджу…

Марсель Ренодье слушал. Он смотрел, как художник скручивал папиросу своей нервной и тонкой рукой, умевшей передавать лики действительности, к которой глаза его были так утонченно-чувствительны, — той рукой, которая так недавно с готовностью писала сладострастное нагое тело и которая сейчас должна была на полотне, послушном и верном, передать прекрасные черты Жюльетты де Валантон.

XIII

— Дома господин Бютелэ?

Привратница, толстая женщина, поливавшая на столе горшок с чахлым папоротником, издала утвердительное ворчание.

Марсель Ренодье закрыл дверь швейцарской. Обернувшись, он вдруг очутился лицом к лицу с г-жой де Валантон.

Она возвращалась от художника. Одетая вся в белое, она опиралась на ручку сложенного зонтика. Лицо ее улыбалось в тени широкой шляпы. Счастливым и удивленным голосом она воскликнула:

— Ах, это вы, Марсель!.. Здравствуйте!

Рука, которую она ему протянула, была без перчатки. На одном из пальцев сверкал огонь крупного изумруда. Нежное, гибкое и долгое пожатие этой руки усилило его волнение. Он сделал движение, чтобы высвободить свою руку.

— Ага, дикий человек, я вас поймала и больше не пущу! Вы опускаете лицо? Да, вам есть чего стыдиться!

Жюльетта де Валантон смеялась. Ее губы приоткрывали белый и ровный ряд зубов. Это была прежняя Жюльетта; только щеки ее стали полнее, подбородок своевольнее. Марсель что-то пробормотал.