Страх любви - Анри де Ренье

— Ну прощайте, я пойду спать… А вы?

— Еще немного погуляю.

Г-н Руасси протянул ему руку:

— Не простудитесь… Ах, какая чудесная луна!

Марсель слышал, как раздавались шаги г-на Руасси, пока он сходил с площадки на площадку, как они прозвучали на мостике. В воздухе стоял легкий запах табака. Луна отражалась в воде канала. Еле слышно кричали жабы… Внезапно свет в окне м-ль Руасси погас, и он ощутил чувство одиночества и отчаяния, от которого затрепетал с ног до головы.

На другой день, за завтраком, Марсель Ренодье сообщил о своем отъезде на следующий день: в виде предлога он сослался на письмо, которое его вызывало. Г-н Руасси произнес проклятие по адресу всяких обязательств, которые никогда не оставляют человека в покое. М-ль Руасси ничего не сказала.

После обеда Марсель поднялся в свою комнату, чтобы уложить чемодан. Китаец на комоде в последний раз состроил ему гримасу; на мраморной крышке комода персиковая косточка, которую со смехом бросила ему в лицо Жюльетта в солнечное утро, являла свое покрытие, сухое и жесткое. Обед прошел, как всегда. Подали прекрасные груши. Марсель вспомнил ночной разговор у шпалеры. Г-н Руасси в присутствии дочери не обмолвился ни словом о предстоящей поездке их в Париж. Прежде чем удалиться, Марсель простился с хозяевами. Коляску должны были подать рано утром, к шести часам; г-н Руасси будет еще спать: он вставал рано, только выходя на охоту.

Марсель проснулся с зарею. Он открыл окно. Речка журчала за тополями, на которых золотились первые желтые листья. Солнце показалось под покровом тумана. Когда Марсель спустился вниз, он нашел завтрак готовым в столовой. Старая кухарка пришла разделить его одиночество. Когда он допивал свою чашку, слуга пришел доложить, что коляска подана. В доме было тихо; он вышел.

На дворе в голубятне ворковали голуби. Жюльетта была здесь, она ласкала лошадь, ноздри которой дымились в утреннем воздухе. На Жюльетте была широкая накидка. Меховое боа обвивало ее шею.

— Как! И вы здесь, Жюльетта?

Она засмеялась. На холоде щеки ее покраснели.

— Ну да!.. Ведь я ездила вас встречать; почему же вы не хотите, чтобы я вас проводила?

Она пригласила его сесть в коляску и сама села возле него. Она взяла в руки вожжи.

— Ну!

Лошадь выехала из ворот. Вода бурлила у мельничной плотины. Петух пропел, сидя на куче навоза. Коляска свернула на дорогу. Они проехали мимо домика старика Дрюэ, который, стоя на пороге, приветствовал их; рука у него была забинтована. Марселю вспомнился далекий звук косы, которую старик оттачивал в тот летний день, когда они лежали в траве, на берегу канала. Жюльетта правила молча, сдвинув брови и закусив свою алую губу. Марсель ощутил запах меха. Распаханные поля чернели вокруг узловатых яблонь. На одном из подъемов Жюльетта вдруг спросила:

— Что вы думаете о госпоже де Бруань?

Он ответил банальной фразой. Она покачала головой:

— Папа влюблен в нее, и она его любовница. Ему очень хотелось бы жениться на ней… Вас это удивляет? Папа заперся в деревне, вообразив, что он старик; но в деревне он помолодел и теперь скучает. К тому же он считает, что мужчина в шестьдесят лет еще молод!

Она пожала плечами и хлестнула лошадь. Уже виднелись полотно железной дороги, сигнальные круги и станция.

Когда они подъехали и она остановила лошадь, она вдруг сказала:

— Знаете, Марсель, тот дурной поступок, о котором я говорила вам в тот день, на лугу, я его скоро сделаю… Ведь вы обещали, несмотря ни на что, сохранить вашу дружбу ко мне…

Она протянула чемодан молодому человеку, который стал ногой на подножку.

— Идите сдавать ваш багаж… Я не хочу заходить внутрь.

И став вдруг серьезной, она добавила вполголоса:

— Я была бы способна сесть также в поезд!

Она смотрела на него. Мех, охватывая ее шею, закрывал нижнюю часть лица. Марсель стоял перед нею; тяжелый чемодан оттягивал ему руку и заставлял его склоняться. Вид у него был слабый и жалкий. В ее глазах мелькнуло выражение участия и вместе с тем иронии:

— Бедный мой Марсель, успокойтесь! Что бы вы стали делать со мной?

Она распахнула мех. Она была прекрасна — сильная, созданная для жизни, между тем как он… Он опустил голову.

— Ну, прощайте, мой бедный друг. Я очень хотела бы поцеловать вас, но что скажет начальник станции?..

IX

Марсель Ренодье одним пальцем перелистывал толстую книгу, лежавшую на перилах набережной Малакэ. Страницы с сухим шелестом переворачивались под его большим пальцем и одна за другой проходили перед его глазами. Но палец Марселя постепенно коченел. Было холодно. Стоял конец ноября. Резкий ветер дул с солнечного неба, которое своим слегка затуманенным светом возвещало близость парижской зимы.

Марсель Ренодье опустил одну руку в карман; другой он продолжал перелистывать книгу. Но если бы букинист, бродивший за его спиной, спросил его о заглавии сочинения, или о чем оно трактовало, Марсель не знал бы, что ему ответить, так как взгляд его был рассеян и мысли блуждали. За парапетом виднелась Сена, по которой навстречу друг другу бежали пароходики. У шлюза Монэ свистел буксирный пароход. На противоположном берегу, видневшемся сквозь голые деревья, высилась сероватая громада старого Лувра.

Марсель вспомнил, что он хотел зайти в музей, но найдя его закрытым, так как дело было в понедельник, он продолжал свою прогулку по мосту Искусств. Вот почему, праздный и не имея перед собой цели, он стоял перед этим фолиантом, потертый и пыльный переплет которого он держал еще в руке. Машинально приподнял он верхнюю крышку, которую перед тем только что захлопнул. Заглавие, начертанное великолепными черными и красными буквами поверх роскошной марки издательства и расположенное в виде надписи или эпитафии, обозначало какой-то труд по медицине XVII века.

Разве не была поучительна эта древняя книга, заброшенная на ветру, на этих перилах? Старинный трактат, содержавший, наверное, результаты долгих исканий, плод труда целой жизни! Автор его некогда портил себе глаза, утомлял пальцы, чтобы оставить потомству этот памятник своих знаний. Быть может, даже в силу этого стремления он заслужил некогда уважение своих современников. Его предписания передавались из уст в уста, открытая им истина стала общею истиною, потом были высказаны и утвердились другие мнения, а его теории превратились в нечто нелепое, смешное, шутовское, способное своею глупостью позабавить самого невежественного из современных коновалов.

Таковы комичные результаты человеческих усилий. Эта забракованная книга служила печальным тому доказательством. Печальная улыбка скользнула на губах Марселя Ренодье: отец его, как всегда, был прав… Воспоминание об отце омрачило его, и он сгорбился, словно под внезапной тяжестью. Он зябко приподнял воротник пальто и продолжал путь. Беспокойство, острое и неопределенное, томило его. Его угнетали не только горе и ощущение тщеты жизни: к этим тяжелым ношам он стал уже привыкать. Он чувствовал, что его печаль имеет другую причину, неясную и возвышенную, в которой он сам не хотел себе признаться, и он нервно ускорял шаги.