Зимняя вишня (сборник) - Владимир Валуцкий

Збруев ел все подряд. Он тяжело сопел, вздыхал и вытирал иногда с лица не то пот, не то слезы.

— А это — мой дядя по отцу, — говорила Валентина, стоя перед стеной, сплошь увешанной фотографиями в рамках. — Он в войну погиб, под Москвой. А вот — сам отец, после фронта. Через год я родилась… А это братья. Вот — младший. А это — старший.

— Где ж они все? — спросил Збруев.

— Вот как раз этот старший, Игнат, — он на стройку уехал. — Валентина кивнула на фотографию парня в негнущейся велюровой шляпе и при галстуке. — Верхнегорск, слышали?

— Слышал, — грустно сказал Збруев.

— А потом мать выписал — дочку нянчить… Младший братишка — в техникуме… Ну а я — здесь, дояркой. У нас совхоз — три километра отсюда.

Збруев вежливо слушал, жевал, но после очередного кивка — головы уже не поднял и застыл в этой позиции.

— Вы устали, — виновато сказала Валентина. — Спите…

Збруев вяло встрепенулся.

— Да нет, так… задумался.

— Пойдемте, Константин Яковлевич, — сказала Валентина. — Я вам на сеновале постелила…

Она взяла фонарик и пошла во двор. Збруев, с трудом переставляя ноги, поплелся за ней. Подняв фонарь, Валентина посветила Збруеву.

— Осторожнее — тут одной ступеньки нет…

Збруев вскарабкался на сеновал, и его сапоги мелькнули над лестницей.

— Удобно? — спросила снизу Валентина.

В ответ послышался храп.

Валентина постояла немного, послушала — и погасила фонарик.

Из щелей на крыше свисали солнечные лучи. Над крышей чирикал воробей. С улицы слышалось тюканье топора.

Збруев протер глаза, сел. Рядом с простыней лежала вычиненная гимнастерка.

Одевшись, Збруев бодро спустился с сеновала и вышел во двор. Валентина колола дрова.

— Дайте-ка!.. — послышалось за ее спиной.

Збруев подошел — и протянул руку за топором.

— Доброе утро, Константин Яковлевич! Как спали?

— Хорошо спал, — сказал Збруев, взял топор, размахнулся.

Раз!.. Здоровенный чурбак развалился пополам. Збруев поставил на попа второй. Два!.. Поленья разлетались, как от взрывной волны.

Валентина глядела на его спорую работу.

— Ой, что же я… — вдруг спохватилась она. — Вам завтракать пора, — и побежала в дом.

Збруев вошел на кухню с охапкой дров, свалил их у печки. Валентина разводила огонь.

— Мне сегодня на ферму не надо, — сказала она Збруеву, — так я пойду покошу, раз такой случай… А вы тут располагайтесь, не стесняйтесь…

— Так может, и я с вами? — попросился Збруев.

На листьях, на траве крупными шариками блестела роса. Было яркое, просторное, голубое утро.

Збруев и Валентина с косами на плечах поднимались к лесу по тропинке. Платье Валентины намокло от росы, облепило ее колени. В деревьях пели птицы. Глянцем сверкали под солнцем листья деревьев.

Они остановились над обрывом. Ржавые ветки сосен подпирали небесный свод. Внизу было поле, вилась речка, нанизывая на себя кустарник.

Збруев достал брусок, привычно отбил косу, скинул гимнастерку, поплевал на руки. Прошумев, трава мягко легла на землю.

Збруев косил старательно и со знанием дела. Ритмично отлетала вправо его рука. Поигрывали бицепсы на взмокших плечах. А Валентина шла следом — и время от времени поглядывала на то, как косит Мужик.

Они сидели у копны, отдыхали и по очереди пили теплую воду из бутылки.

— Нравится вам у нас? — спросила Валентина.

— Живописно, — сказал Збруев. — И покос хороший. У нас дома покосы хуже, одни кочки. Низина! Все камышом заросло. Тетка моя — хитрая баба! — на станции камышины продает. Десять копеек штука. И покупают! — засмеялся он.

Валентина тоже улыбнулась, потом сказала:

— Покупают, потому что красивые… Если бы я в городе жила — я бы тоже, наверное, покупала.

— Да-а… — протянул Збруев. — В городе — совсем другой образ жизни. А у вас здесь — я смотрю — и парней совсем не видно.

— Так их и нету, все на центральной усадьбе. Присылали к нам, правда, тунеядцев, — засмеялась Валентина. — Некоторые ребята были ничего. Твист научили плясать.

— Конечно, всех на одну гребенку не смеришь, — сказал Збруев. — Бывает, что и хороший человек — а попадет в такой переплет… — Збруев вздохнул. — Вот меня тоже жизнь била… Еще как била!.. Эх, что говорить! — добавил он, заметив сочувственный взгляд Валентины, — и встал. — Солнце высоко, поторапливаться надо…

Солнце стояло высоко.

Куры зарылись в пыль. Высунув языки, в тени заборов валялись псы.

Валентина полола на огороде.

Подошли две женщины, остановились у забора.

— Вальк, — сказала одна. — Чего спросить надо…

— Ну? — разогнулась Валентина.

— Кто это к тебе такой?

— Знакомый, — сказала Валентина. — По почте познакомились.

— И что?..

— Вот приехал.

— Ну а дальше.

— А что — дальше? — сказала Валентина и серьезно добавила: — Битый он жизнью человек, пусть отдохнет, осмотрится…

В это время доска на крыше дома затрещала и откинулась — и в дыре появилась физиономия Збруева.

— Крыша-то у вас — решето! — крикнул он. — Инструмент есть?

— В сараюшке!

Збруев закрыл дыру, спустился с чердака вниз. В сарае отыскал ящик с инструментами. Вытащил ржавый молоток, гвозди, рубанок…

Солнце перевалило через горизонт, и тени снова начали удлиняться. Подсыхала между грядками выполотая сорная трава.

Валентина полоскала белье в речке.

Збруев сидел в сторонке, подстелив газетку, и покуривал.

— В общем, поносило меня по жизни… — неторопливо рассказывал он. — Один раз даже чуть в сектанты не попал.

— Господи! — ахнула Валентина. — И в сектанты!..

— Было. Один меня все сманивал, вином поил… Иди, говорит, в сектанты, ничего для тебя не пожалею. Спасибо свои ребята, демобилизованные, отбили…

Валентина слушала, забыв про только что выполосканное полотенце, и с него текли струйки воды.

— Надо же… сколько вы в жизни перетерпели!..

— Всего не расскажешь!.. — махнул рукой Збруев — и встал. — Давайте, помогу.

— Что вы! Мужчине белье полоскать. Засмеют!

Валентина перекинула коромысло через плечо — и пошла, а Збруев — за ней.

— Или вот еще был случай… — сказал он.

Свечерело. Потемнел и слился в сплошную стену лес. Вспыхнуло первое окошко на другом конце деревни.

О дно подойника звякали струйки молока. Валентина доила корову, а Збруев сидел рядом, покуривал и продолжал свою печальную повесть.

— А самое, конечно, тяжелое, это что один на свете… Сирота ведь я. Ни отца, ни матери. Только тетка, которая — с камышом-то… И в личной жизни… Дружил я, правда, с одной девушкой, артисткой… Скажу вам честно: изменила она мне. И главное, очень подло. С одним генералом!

Збруев говорил задушевно и искренне, и было похоже, что наступил момент, когда он сам уже безоговорочно верит в свои рассказы.

— И что же, — печально спросила Валентина. — Так вас никто и не пожалел в жизни, не полюбил?..

Збруев отряхнул пепел и вздохнул.

— Ну… если уж до конца… любила меня одна девушка. Так любила — это рассказать даже нельзя… В шахматы я ее, подлец, проиграл.

И что с ней стало?

— Так вот — тот самый сектант, помните?.. он ее и заманил, — сказал Збруев.

Валентина смотрела на Збруева потрясенная, охваченная бурной бабьей жалостью.

— Бедненький вы мой… Расстраиваю я вас, все выспрашиваю, раны шевелю… Да ведь я так думаю: чего же человеку от человека таиться, раз наболело?..

— А… — махнул рукой Збруев. — Что прожито, то прожито. Не переиграешь…

Збруев спал на сеновале.

Полоска света пробежала по стене. Скрипнула лестница.

— Костя…

Збруев, не открывая глаз, вскочил.

— А?.. Что? Подъем?

— Костя, — тихо сказала Валентина. — Это я.

Проснулся Збруев на широкой кровати Валентины, отороченной белым кружевным подзором. Рядом с его головой лежала смятая вторая подушка. На подушке спал кот.

— Валя!.. — закричал Збруев, протирая глаза.

— Что кричишь, тут я, — улыбнулась Валентина, заглядывая с кухни.

— А, — успокоился Збруев. — А то я смотрю: где ты, а ты уже, оказывается, встала…

— Я уже и на ферме была, — сказала Валентина, — всю скотину подоила, покормила. Сейчас тебя кормить буду!

Збруев блаженно потянулся.

— Иди сюда!

— Нет, Костенька, у меня каша варится.

Валентина подошла к шкафу, привстала на цыпочки, потянулась за солью. Платье оголило ее икры.

— Валь, — снова позвал Збруев.

— Ну что?

Збруев подумал:

— Дай… папиросы.

Валентина пригрозила Збруеву пальцем и, пробегая мимо него, бросила пачку и спички.