Мифы об идеальном человеке. Каверзные моральные дилеммы для самопознания - Майкл Шур

связанный с доктриной двойного эффекта, философской идеей, которая восходит к святому Фоме Аквинскому, жившему в XIII в. Вкратце это означает, что результат может быть более или менее морально допустимым в зависимости от того, было ли у вас намерение совершить действие: например, когда мы убиваем кого-то в целях самообороны, мы намереваемся только спасти свою невинную жизнь, а в результате погибает кто-то другой. Если мы дернем за рычаг, чтобы намеренно сбить парня… это не очень хорошо. Но если парень оказался сбит, потому что у нас было намерение спасти жизни пятерых, мы вне подозрений. Все это кажется разглагольствованием или, что еще хуже, лазейкой, но поскольку намерения — всё, что важно для Канта, то, дернув за рычаг, мы одновременно сможем и рыбку съесть (спасти больше жизней), и вообще оказаться в дамках (не разочаровать Иммануила Канта).

Благодаря одному аспекту кантовских рассуждений «Проблема вагонетки» становится прозрачнее. Он помогает объяснить — причем даже лучше, чем аргумент Бернарда Уильямса о «репутации», — почему мы так по-разному интуитивно реагируем на разные варианты проблемы. Помните, большинству кажется, что дергать за рычаг нормально, а сталкивать тяжеловеса с моста — нет? До сих пор мы объясняли это только фразами «Мне кажется, что это неправильно» или, скажем, «Важна моя репутация». Это достойные объяснения, но кантовская деонтология дает нам более длинную вилку; ею легче наматывать лапшу, висящую на наших ушах. Секунду назад я сказал, что мы возвращаемся к утилитаристскому подсчету, добавляя в максиму фразу «как можно больше невинных». Мы как будто подмешиваем немного утилитаризма в деонтологический винегрет. Можно задаться вопросом: если утилитаризм и кантианство как будто сливаются в этом месте, зачем нам нужен занудный кантовский свод правил, которые так сложно выполнять? Разве нельзя использовать более простой и понятный принцип величайшего счастья?! Все это восходит к идее о том, что иногда, пользуясь утилитарными методами, мы приходим к правильному моральному ответу, но по неверным причинам.

Рассматривая первоначальную «Проблему вагонетки» с деонтологической точки зрения, мы решили следовать максиме о том, что «Мы должны спасать как можно больше невинных, когда это возможно», и действие, которое мы предприняли исходя из обязанности подчиняться этой максиме, было «дернуть за рычаг». Это нейтральное действие, само по себе оно не может считаться «неправильным» или «плохим». В версии, где нужно «столкнуть тяжеловеса с моста», наши действия, безусловно, не нейтральны: мы убиваем парня. Именно поэтому, хотя обязанность следовать максиме «Мы должны спасать как можно больше невинных, когда это возможно» кажется вариантом утилитаристского подхода «Пять больше, чем один!», сходство исчезает, когда мы добавляем во вторую формулировку императив: мы не должны использовать людей как средство достижения цели; люди сами по себе должны быть целью. Если столкнуть тяжелоатлета Дона с моста, безусловно, мы используем его как средство достижения цели: он перестает быть человеком и буквально становится инструментом («человеческим тормозом для вагонетки»), с помощью которого мы достигаем другой цели. В классическом варианте «Проблемы вагонетки» утилитаристский расчет и деонтологические обязанности накладываются друг на друга: что бы мы ни использовали, мы, скорее всего, придем к одному и тому же выводу (дернуть за рычаг, спасти пять человек). Но утилитаристский расчет не так точен, как рассуждения Канта. По мере того как меняются условия задачи, строгий утилитаризм продолжает настаивать на необходимости «убить одного и спасти пятерых»[125], [126], даже когда нас тошнит от идеи, что «убить одного» нам придется своими руками. При этом деонтология различает приемлемые и неприемлемые действия, которые нужно осуществить, чтобы «убить одного». Утилитаристы могут утверждать, что мы ошибаемся в расчетах, что жизнь в мире, где можно столкнуть с моста любого, чтобы остановить вагонетку без тормозов, довела бы нас до агонии и «боль» от этого перевесила бы «удовольствие» от спасения большего числа жизней. Но более тщательный план действий Канта показывает нам более вескую причину не сталкивать Дона с моста.

Нельзя врать даже… убийцам?

Мне кажется, что отчасти Кант так популярен, поскольку дает надежное руководство, как жить нравственно. Он говорит нам, что мы можем сдать этот экзамен на пятерку, если будем придерживаться его программы. Но, как и в случае с мысленными экспериментами, демонстрирующими пределы утилитаризма, можно найти гипотезы, которые покажут нестыковки и в деонтологии. Вот забавный пример[127],[128]: допустим, убийца собирается уничтожить вашего брата Джеффа, который прячется в вашем доме наверху. Он стучит в дверь (вежливый человек, не врывается просто так) и говорит: «Здравствуйте, я убийца. Я хочу убить вашего брата Джеффа. Он дома?» Нашим естественным порывом будет сказать ему: «Извините, вежливый убийца, его здесь нет». Но, как мы помним, Кант говорит, что нельзя лгать, потому что нельзя универсализировать ложь. Если бы все вокруг лгали, человеческое общение потеряло бы всякий смысл и т. д. И поэтому, как ни абсурдно, согласно Канту, нельзя лгать убийце, даже если он категорично заявил, что намерен убить брата. Если мы приверженцы Канта, то Джеффу крышка. Прости, Джефф. Надеюсь, ты понимаешь: мы не можем нарушать универсальную максиму. Спасибо, что позаботился обо мне, когда мама и папа развелись. Извини, но тебя сейчас убьют.

Но, может, в этой ситуации можно подобрать другую максиму (как в случае с проблемой вагонетки) и найти запасной выход, который, в свою очередь, поможет нам решить проблему с другом и его уродливой рубашкой. Что, если ответить правдивым утверждением, не врать, но сделать так, чтобы информация не помогла убийце найти Джеффа? Что, если сказать: «Знаешь, Вежливый убийца, я видел брата сегодня утром в продуктовом магазине… и я знаю, что по вторникам он любит ходить в парк и кормить уток». Если эти утверждения верны, а мы достаточно хорошо играем, чтобы скрыть волнение, то убийца не задает дополнительных вопросов, а Джефф в это время не наступает на скрипучую доску на полу, проходя по второму этажу дома в неподходящее время, как в фильме ужасов. Убийца может уйти на пруд, вместо того чтобы, ну, подняться наверх и убить брата. Это своего рода страховка, которая позволяет нам избежать неподчинения категорическому императиву и при этом спасает жизнь Джеффу. Иногда теория Канта похожа на игру, в которой нужно либо найти правильную формулировку максимы, которой мы будем следовать, либо способ избежать ее несоблюдения, чтобы достичь желаемого результата, не нарушая правил.

Такие вещи, честно говоря, заставляют меня отказаться от кантианства. Если убийца стоит у двери, пытаясь убить брата, у нас не так много