Страсть гордой княжны - Шахразада

– О да, юный странник, – со вздохом проговорил Тао. – Это главный храм Дуньхуана. Десять его ярусов есть воистину чудо, сотворенное руками людей. Сей храм неизменно приковывает к себе взгляд каждого, кто поднимает голову от камней тропы. Он выстроен не так давно, краски его ярки, украшения стен крепки, а дух велик. Так было задумано теми, кто соорудил его, ведь главный храм – единственное строение в скальной стене, которое не только вырублено в породе, но и выдается наружу.

Через главный вход, высокий и свободный, Масуд вошел внутрь. Нет, он не стал делать никаких движений, подражая истым приверженцам веры в Просветленного, ибо не был таковым, а паясничать считал недостойным. Да и оскорбить чувства верующих тоже не хотелось. Потому странник просто поклонился статуе.

О, даже поклон был мимолетным, ибо в храме воистину было на что посмотреть. Весь храм, почти до потолка, занимала вырезанная из скалы огромная статуя сидящего Будды.

– О Аллах всесильный! Да в ней, пожалуй, все сто пятьдесят локтей будет… – прошептал потрясенный Масуд.

Тао усмехнулся.

– Почти двести, пытливый странник. Она не самая древняя из статуй нашего прекрасного храма, ей не больше двух столетий. Однако ты прав, мудрый юноша. Это изображение Просветленного – самое большое в Дуньхуане и одно из самых крупных под этим прекрасным небом.

Глаза статуи были полуприкрыты, вокруг царил полумрак. Однако вскоре Масуд уже мог оглядеться без помех. Перед статуей был выставлен ряд низких столиков, на которых курились благовония. Запах их, не то чтобы душный, но отнюдь не освежающий, действительно уводил мысли прочь от повседневных забот. Все стены громадной ниши храма были расписаны фресками – живыми и яркими, повествующими о жизни страны Сер: о монахах и правителях, о детях и канонах – одним словом, обо всем пестром мире. Должно быть, из-за легкого одурманивающего эффекта курящихся смол картинки оживали, превращаясь в окна, через которые можно было наблюдать эту самую неповторимую и разную в своей красоте жизнь людей. По сторонам статуи в многочисленных нишах улыбались очарованному путешественнику и просто скалили зубы божества разрядом пониже.

– Воистину, нет чуда более удивительного, чем умение человеческое…

– О, ты прав, странник из далекой страны. Ибо храм сей, как и его неповторимо-прекрасные росписи, – это подлинная коллекция прекрасных картин.

Масуд не мог не согласиться. И пусть душе любого правоверного противны изображения человека, однако если относиться к этим картинам как к летописи древней страны, то даже истый последователь Аллаха всемилостивого должен, о нет, обязан восхититься необыкновенным умением, с которым создана эта летопись – прекрасная, многословная и неповторимая.

– Должно быть, сотни лет понадобились, дабы украсить стены этого храма, уважаемый?

– Десять долгих веков, пытливый странник. Десять веков…

Масуд шел вдоль стены и рассматривал фрески. Ему показалось, что он странствует не только в пространстве, отмеряя шаги, но и во времени, отмеряя в глубины истории годы и десятилетия.

– Должно быть, о мудрый мой проводник, эти картины были первыми? – Масуд указал на несколько все еще ярких, но определенно древних росписей.

– Увы, неведомо, были ли они первыми. Однако ты определил верно – эти картины самые древние из дошедших до дня сегодняшнего, ибо даже сей заповедный край не миновал общей горькой участи: не раз бывало, что храм подвергался разграблению варваров-завоевателей, уничтожавших все на своем пути, подобно неутомимой прожорливой саранче.

Да, это была чистая правда, оттого не менее горькая. Тем более Масуд удивлялся величию замысла и великолепному вкусу неведомых создателей. Ибо фрески все так же были полны цвета и жизни. Основные цвета – малахитовый, зеленый, голубой, черный и белый – были нанесены красителями, каким дано пережить века столь же легко, как и мгновения. Фон же фресок, чаще темно-красный, заставлял взор раз за разом возвращаться к изображениям. Статуи, вырезанные из скалы, казались большими, однако на деле были весьма невелики. Ибо вокруг каждой, также в скале, вырезано было множество крошечных ниш, каждая размером в одну или две ладони, и в каждой помещалась раскрашенная фигурка. У потолка пещеры изображены были «счастливые души». Они блаженно улыбались, сидя на прозрачных облаках, и их легкие одежды развевались под нежным райским ветерком.

Все дальше в глубину горы уходил Масуд, сопровождаемый говорливым проводником. Чудо оглушало, заставляло в немом восторге задирать голову вверх, дабы не упустить ни единой детали. (К счастью, Масуд мог не беспокоиться о том, запомнит ли он все это, ибо знал, что никогда и ничего не забывает. Можно было беспокоиться лишь о том, чтобы найти слова для достойного описания столь необыкновенного зрелища, ибо слова иногда искажаются от неумелого употребления и становятся куда менее правдивыми, чем этого желал бы рассказчик.)

Одна фреска надолго приковала к себе взор Масуда. То была картина, изображающая битву с разбойниками. Так, во всяком случае, показалось юноше. Тао, с уважением взглянув на него, подтвердил это.

– Смотри, чужеземец. Вот в окружении встревоженных демонов ветра и грома скачут закованные в латы разбойники. Для каждого человека, для каждого коня найден лишь ему присущий лик, столь же современный нам, сколь и принадлежащий далеким временам. Тут же и город, и встревоженные жители, и служанка, поднявшаяся на террасу, чтобы сообщить хозяевам страшную новость, и малочисленные защитники города, старающиеся сдержать нападающих.

Масуд, кивая головой, слушал Тао. Да, лики тех, кого рассматривал юноша, пострадали от жестокого времени. Однако выражение глаз, говорящие жесты, позы людей на фресках мало чем отличались от них, стоящих перед этими изображениями. Быть может, лишь одежда была другой у живых.

– А вот здесь, на боковых стенах, – сцены из жизни Гаутамы-Будды и изображения «Западного рая», обитатели которого блаженствуют у изящных павильонов на берегах прозрачных озер. Должно быть, те, кто писал сии прекрасные картины, не видели самого рая. Однако, определенно, они побывали в дворцовых садах, немногим от рая отличающихся.

– А что это за лики? – Масуд указал на небольшие портреты, щедро украшавшие стены пещерного храма.

– Это дарители, на чьи деньги вырублена и расписана пещера. Им тоже досталось место среди небожителей и святых.

Масуд усмехнулся: дарителям не просто нашлось место – они сами выглядели небожителями.

– Смотри, пытливый юноша, сколь честны и одновременно сказочны картины. Дарители степенно гуляют в окружении своих слуг. Они модно одеты и держатся непринужденно и уверенно. Безвестные мастера росписи хотели польстить дарителям и их семьям, отобразив их и честно, и приукрашенно одновременно. А потому по женским фигурам можно судить о канонах женской красоты прекрасной страны Сер, которые царили здесь десять долгих веков назад. Красивые женщины – тонкие, высокие и стройные. Длинные платья с высокой талией свободно ниспадают до пола, волосы собраны в большой пучок на затылке…

Да, Масуд видел, что девушки и дамы в летах – все выглядели именно так, вне зависимости от того, насколько это соответствовало истине.

– Но не одними фресками или статуями удивителен наш Дуньхуан, путник. Ибо здесь, именно здесь чинийские монахи открыли способ, помогающий и поныне каждому, жаждущему знаний, прикоснуться к истине.

– Они научились читать, уважаемый? – О, Масуду преотлично удалось совместить в одном вопросе и любопытство, и насмешку. Увы, глупая гордость иногда может взбесить любого. Нигде, кроме страны Сер, не слышал Масуд столько раз надменных слов, что «порох, почтенный, изобретен здесь», «бумага, почтенный, придумана здесь», «чернила, уважаемый, впервые сварены здесь», «мудрый способ счета при помощи системы знаков «сифр» изобретен нашими учеными мужами»… Что же тогда остается на долю всего остального мира?..

Тао поджал тонкие губы. О, эти глупые иноземцы… Как дать им понять, что мудрость всего мира дарована этому самому миру лишь потому, что жители страны Сер усердно заботятся об этом денно и нощно? Однако следовало ответить на вопрос, дабы выставить недоумком и полузнайкой этого надменного долговязого юношу.

– О нет, не умение читать изобрели чинийские монахи. Нечто более мудрое пришло в голову мастеру Ван Чи почти шесть сотен лет назад. Этот удивительный человек, мудрец из мудрецов, придумал, как сделать книги подлинным достоянием каждого. Он вырезал на деревянных досках зеркальное изображение иероглифов и, намазав доски краской, накладывал на них листы бумаги. Так он смог создать сто неотличимых друг от друга оттисков великой мудрости.