Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Татьяна Вяземская

Посол поклонился. С испугом – и, кажется, с уважением тоже. Впрочем, может, ей просто показалось.

– Вы хотите говорить о том, что дань слишком высока и для республики эта сумма является слишком накладной, верно? А вместе с тем – привозите сюда три десятка наложниц, каждая из которых стоит… сколько? А, посол?

Она понятия не имела, сколько стоит наложница, тем более в дукатах, но явно попала в точку: лицо пошло красными пятнами.

– Неужели вы думаете, что Великий Султан, получив личный подарок, пожертвует интересами казны?

А посла жаль. Его, похоже, сейчас удар хватит. Ему бы коньяку… только вот официально в гареме никакого спиртного нет и быть не может.

– Я… Ваше Величество… Ваше Султанское Величество… Я ведь от всего сердца…

– Когда дарят от всего сердца, ничего не просят взамен, а вы приехали просить. Это, знаете ли, похоже на подкуп должностного лица.

– Но я ведь…

– Знаю, вы подумали о том, что, если вы вручите свой подарок потом, после того, как Великий Султан выполнит вашу просьбу, это будет выглядеть… еще менее бескорыстно. Как будто вы расплачиваетесь. Так?

– Но что же мне делать, Ваше Султанское Величество?! Я ведь не хотел… Эта история и в самом деле дурно выглядит…

– Откуда мне знать? Я ведь не посол, а просто скромная женщина, которая является лишь тенью своего Повелителя.

Лоб посланника покрылся испариной; он судорожно поднял было руку, чтобы вытереть пот, и так же судорожно опустил. Ну конечно, а вдруг этим султана оскорбит? А терять голову из-за одного нелепого движения вовсе не хочется, тем более, как ему кажется, он сейчас и так достаточно близок к тому, чтобы его голова стала украшением одной из пустующих пик.

– Я принимаю ваш подарок, – вмешался вдруг Сулейман. Выглядел он чрезвычайно довольным. – Принимаю ваш дар от чистого сердца, а что касается всего остального – будем считать, что вы прибыли сюда именно затем, чтобы вручить мне подарок.

По тому, каким яростным восторгом полыхнули глаза валиде, Хюррем поняла: она не ослышалась и муж действительно принял подарок. В ее демарше не было никакого смысла.

– Откуда эта ведьма знает о сумме, которую платит ежегодно Дубровник? – кричала валиде, захлебываясь слюной, как раз в тот момент, когда Хюррем вошла в султанские покои. – Откуда, сын мой?! Она рыщет по всему дворцу, собирает сведения… Почему об этом не знаю я?! А задумывался ты, сын мой, над тем, что она потом сделает с этими сведениями? Рыжая ведьма!

– Матушка, – Сулейман ухватил небольшой, грозно сжатый кулачок и поцеловал костяшки пальцев. Он пытался оставаться спокойным и доброжелательным. – Вы сами прекрасно знаете, что Хюррем, в отличие от Махидевран, крайне редко покидает собственные покои…

Пожалуй, Сулейману удалось бы утихомирить мать, не появись виновница скандала в комнате.

Умнее всего, наверное, было, услышав это, закрыть дверь и тихо уйти.

Но сегодня понятие «умнее» было не про нее. Хюррем быстро прошла вперед.

– А теперь повторите все это, глядя мне в глаза.

– Ты… ты… ведьма!

– Вы повторяетесь. Ведьмой вы меня уже называли. Осталось еще раз сказать о моем цвете волос. У вас волосы черные. И глаза «благородного» карего цвета. А вот что насчет души? И вы правы – да, я ведьма, которая знает много того, чего вам бы не хотелось, чтобы я знала. Например, я знаю о том, что вы потратили весьма существенную сумму на приобретение новых евнухов. И на подкуп некоторых, уже давно служащих во дворце. Зачем? Затем, чтобы иметь везде полностью преданных вам – преданных за деньги! – людей. Которые выполнят любое ваше требование. Вплоть до убийства неугодной вам жены сына. Не так ли?

Хюррем не могла этого знать — она говорила просто по наитию. Разве трудно сопоставить факты, сложить два и два, чтобы понять, какой результат получится? Новые евнухи появились? Появились, причем не малыши, которых обычно закупали и обучали всем премудростям уже здесь, в гареме, а молодые юноши. Которые, соответственно, и стоят дороже. Ведь они уже выжили, уже выросли, их не пришлось кормить, да и на обучение их можно потратить меньше сил. И появились эти новые евнухи почему-то именно у ее покоев. А куда подевались старые? Которые были еще совсем не старыми, вполне могли нести службу еще долгие годы, и с которыми – и это было главным! – у Хюррем были почти приятельские взаимоотношения?

Тут уж было понятно, откуда, что называется, «ноги растут».

И, понятно, у валиде не могло быть собственных средств в таком объеме, чтобы приобрести одновременно столько молодых и здоровых черных евнухов. Вот и вся дедукция; чтобы сделать выводы, вовсе не нужно быть мисс Марпл.

Ее выводы оказались верными; она поняла это, видя, как посерело лицо валиде. Не побледнело, а именно стало серым.

– Ы… ы…

Видимо, женщина хотела что-то сказать, но из ее губ вырывался только один этот звук. Потом валиде приложила руку к груди и упала.

Старая притвора! Сулейман бросился к матери первым, за ним – женщины, все хлопотали вокруг лежащей женщины, а Хюррем стояла одна. Совсем одна. Она проиграла. Могла выиграть, если бы предусмотрела такой ход валиде, но – не предусмотрела. Теперь валиде будет делать вид, что больна, во всем обвинят ее, Хюррем, и обвинят, в общем-то, по делу, ведь Хафсе стало плохо после высказанных невесткой упреков. И кому будет дело до того, что упреки-то – справедливы! Самое плохое, что Сулейман тоже будет считать ее виновной и не станет разбираться в ее словах. Да он попросту не вспомнит, что именно она говорила! Ну что же, надо было быть умнее и рассказывать обо всем мужу наедине, пусть бы разбирался со своей мамашей самостоятельно. Вот пускай бы она тогда делала вид, что ей стало плохо!

Во рту появился соленый привкус, и, вытерев пальцем рот, молодая женщина поняла, что изгрызла губы до крови.

Она молча прошла среди суетящейся толпы, и никто не обратил на нее внимания.

Валиде не притворялась: у султанской матери случился удар, и Хюррем стало поистине жаль еще довольно молодую женщину. Это ж надо настолько развить в себе чувство ненависти к невестке, чтобы попытаться устранить ее и, «попавшись на горячем», получить инсульт!

Сперва одна, затем вторая служанка радостным шепотом поведали о том, что «старуха лишилась речи».

Хюррем встала, передала на руки няньке хнычущую Михримах. Видимо, что-то было в ее осанке, а может, взгляде, поскольку все женщины вдруг притихли.

– Я запрещаю вам всем говорить о матери нашего Повелителя в таком тоне. Какой бы она ни была, право судить ее имеет только Великий Султан. Все поняли?

Ну заткнула ты рты, Хюррем, и что дальше? Валиде от этого лучше не станет. Да и не заткнешь ты никого, говорить все равно станут, не в открытую – так за спиной. Тебя уже обвинили в смерти султанских сыновей, обвинят и в том, что случилось с валиде. Хотя, будь у тебя возможность повернуть время вспять – ну же, признайся самой себе, Хюррем, ты ведь сделала бы то же самое, верно? Потому что открыть султану глаза на происки своей матери означало спасти жизнь себе и своим детям. Потому что это тебе, дуре, не было дела до чужих детей, потому что тебе все равно, что у Сулеймана есть Мустафа, который и унаследует после него трон предков, Мустафа, а вовсе не твой Илюшка-Ильясик, который так усердно сейчас выдирает из ковра нитку, забавно оттопырив нижнюю губу. Потому что тебе все равно, что не твой сын сядет на трон. А доведись тебе умереть – разве можешь ты гарантировать, что все равно будет и твоей преемнице? Что ей достаточно будет любящего взгляда мужа и не будет мыслей отправить на тот свет заодно и его, чтобы стать практически полновластной властительницей, всемогущей валиде? Ты должна была выжить, чтобы твои дети тоже могли сохранить право на жизнь. И если ради этого следовало пожертвовать жизнью валиде… Хотя, видит бог, она этого и не хотела!

– Хюррем-хасеки просит к себе Великий Султан.

Белый евнух! Вот это новость! До сих пор нога ни одного белого мужчины – не считая, конечно, самого султана, на «женскую половину» не ступала! С чем это было связано, она помнила довольно смутно. Кажется, раньше считали, что у евнухов могут отрастать отрезанные органы и, соответственно, они могут, гм… внести свою лепту в увеличение числа султанских наследников; определить по белому ребенку, от султана ли он рожден, нелегко, а вот с чернокожим вопрос отпадал сразу. А может, это была и неправда, кто знает…

Хюррем знала за собой эту особенность: всегда в трудный момент, когда от нее уже ничего не зависело, она, вместо размышлений о том, чем может кончиться сложная ситуация, задумывалась о вещах, никакого отношения к этой ситуации не имеющих. Может быть, именно эта счастливая особенность и не дала ей до сих пор сойти с ума; если бы она «варилась в собственном соку», «пережевывая» многократно разговоры и события, пытаясь исправить что-то хотя бы мысленно, то с ней бы уже давно произошло то, что случилось сегодня с Айше Хафсой.