Поездка в Египет - Ю. Щербачев

Лошади, преимущественно упряжные, принадлежать к русским, французским и английским породам; верховых мало (Измаил-паша не любитель верховой езды); между последними я отличил черноокую кобылу, которой арабские поэты, если они еще не перевелись, верно посвящают лучшие свои стихотворения. Но для профана достопримечательностью служат два англо-нормандские коня, неслыханной вышины и дородства. Заметив произведенное ими впечатление, жокей, чтоб окончательно смутить меня, велел Арабам-конюхам проездить их по двору. Эффекта действительно вышел чрезвычайный: Арабы, казалось, гарцевали на мамонтах или динотериумах, по видимому и не подозревавших, что на них сидят люди: точно стопудовые молоты гремели копыта, земля тряслась кругом, и я невольно сторонился к стене.

Лошадей кормят клевером пополам с привозным сеном (сенокосных лугов в Египте почти нет); вместо овса засыпается ячмень, смешанный с особого рода бобами.

За город ездят на окаменелый лес, в Шубру и Гелю по лис, к дереву Богородицы, в Джезире и к большим пирамидам.

В окрестностях Каира есть два окаменелые леса: малый — па Джебель-Хашабе, часах в двух от города, и большой — где-то очень далеко; путешественники знакомятся только с малым, и то не вполне: по словам Murray, ослятники у первых признаков окаменелостей объявляют, что это и есть «the petlified ’ood», и из лени отказываются везти вас дальше, тогда как немного южнее находятся стоячие пни и цельные стволы упавших деревьев.

Прогулка на окаменелый лес главным образом интересна, как partie de plaisir в пустыне.

Тольби и я, в этот раз оба на ослах, тронулись рано утром (в экипаже ехать неудобно, надо припрягать лишних лошадей, и все-таки рискуешь застрять в песках). Сначала мчались мы населенною торговою улицей. У лавок с фруктами и овощами продавцы и покупатели перекрикивали друг друга; верблюды ревели, медленно опускаясь на колени — их разгружали на мостовой; негр, прислонившись к фонарю, ел взвар из фиников; двое мальчишек дрались и царапались кошачьими ухватками. На всем скаку сшибались мы с конными и пешими, с запряженными в арбы белоглазыми буйволами, с вереницами навьюченных ослов… Погонщики ожесточенно бранились, матери хватали из пыли нагих детей и вскидывали их на плечи, а Тольби, не обращая ни на что внимания, орал во все горло и гнал сломя голову.

Из омута уличной жизни попали на безлюдное кладбище Халифов. Здесь, кроме нищих, никого не было, и равнодушный к участи их ног ослятник ни разу не произнес своего арабского предостережения. За «Гробницами Халифов» песок и камень, и уже до самого Чермного моря не встретишь живой души.

Дальнейший путь к «лесу», пролегающий широким каменистым долом по руслу иссякшей речки, не живописен и скучен; скоро утомляют взор невысокие кряжи, их отлогие гранитные скаты и под ногами серые волны песку… Ни зверя, ни птицы, лишь справа и слева по краям небосклона плывут цеип облаков, окрашенных в молочно-голубой оттенок. Я впервые вижу облака в Египте; в настоящее время года они представляют исключение.

Несмотря на солнце, слепившее нас всю дорогу, было холодно. Зябкий как сапажу, Тольби утратил отличавшую его живость и съежился комочком в своем красивом седле; он развил тюрбан, поправил на бритой голове ермолку и окутался длинным обмотом, так что от лица его остался только кончик плутоватого носа.

Окаменелый лес покрывает плоскую возвышенность, и, подъезжал к нему, нужно подыматься в гору; в полугоре, заметив незначительные кусочки дерева, погонщик соскочил наземь.

— The petlified ’ood, сказал он и, чтоб укрыться от резкого ветра, залез под брюхо осла.

Я продолжал ехать вперед. Тольби нехотя поплелся сзади.

— Very bad place — очень дурное место, ворчал он, и для острастки рассказал повесть — несомненно тут же импровизированную — о трех слишком смелых путешественниках, уведенных в рабство бедуинами.

Через десять минут почва оказалась густо усеянною осколками деревьев: я нашел между ними окаменелый плод, схожий с винною ягодой. Чем дальше мы подвигались, тем куски становились увесистее; однако самый большой можно было без усилия приподнять с полу. Обломки некоторых деревьев, разбившихся вероятно при падении, не рассыпались и в совокупности сохранили форму ствола; такие стволы, при аршинной толщине, имели от четырех до шести сажень в длину; но цельных бревен и пней на корню я нигде не нашел.

Окаменелые деревья, по исследованиям новейших ученых, не суть пальмы, как думали прежде, а принадлежать к двум более не произрастающим в Египте породам (Nicolia Owenii и Nicolia Aegyptiatica).

На обратном пути потеплело. Тольби оттаял и на прощанье предался самым замысловатым гимнастическим упражнениям: я предупредил его, что прочие прогулки намерен совершить в коляске. Он до того коверкался на своем тщедушном осле, что под конец вместе с ним свалился в какую-то канаву.

В воспоминание о Джебель-Хашабе я набрал себе полны карманы камней и, разумеется, на другой день не знал куда их девать.

Шубра — замок Измаил-паши, в семи верстах от Каира.

Во дворец я не заглянул, зато несколько часов бродил по саду. Встретивши меня у ворот садовник, чтобы завязать сношения, достал из рубахи чудесную махровую розу и очищенный апельсин, вследствие продолжительной носки за пазухой распавшийся на дольки; от апельсина я впрочем отказался.

В ботаническом отношении Шубра не заслуживаешь внимания; в ней нет ни редких растений, ни пышных цветов; но для меня все было прекрасно: я не привык еще к ароматам южного сада, к розам в январе, к апельсинным. лимонным и померанцевым деревьям на вольном воздухе, с ветвями, гнущимися под тяжестью плодов…

Говоря о Шубре, нельзя обойти молчанием царскую затею замка, — мраморный водоем под открытым небом, точнее пруд, обнесенный со всех сторон широким перистилем; последний имеет по четырем углам комнаты: столовую, бильярдную и две гаремные с мягкими диванами для отдыха. Глубина бассейна по грудь; отовсюду в него спускаются лестницы белого мрамора; посредине такой же остров на двадцати четырех крокодилах, изрыгающих воду. Любопытно, что купальня эта, достойная гурий Магометова рая, освещалась a giorno газом в то время, как он еще не был введен в употребление на улицах Парижа.

Я подошел к краю, чтоб измерить глазом ширину водной поверхности. С залитых ступеней противоположной лестницы сорвался черными и, мелькнув мимо колонн, исчез в небе с испуганным посвистом. Птица напрасно беспокоилась: будь у меня даже ружье, оно вряд ли хватило б с одного берега на другой.

Аллея вековых сикомор, ведущая из города в Шубру, служит местом гулянья для жителей Каира. По пятницам и воскресеньям здесь увидишь то же, что «вдоль канала» в Александрии, но в более обширных размерах; зимою в каирском Bois de Boulogne все многочисленнее — и кареты, и сановники, и французские актрисы.