Вслепую - ViolletSnow

самому Оминису. И Элис читает в этом другое скрытое послание, будто Мракс-старший, делая подарок ей, на самом деле красиво оборачивал будущий трофей для сына.

— Давай потанцуем?

Он протягивает ей руку, приглашая, и Элис внутренне ухмыляется мотивам его отца. Зачем нужны эти намеки, когда Оминис — воплощенное спокойствие студеной воды и её же неудержимая сила — и без того способен увлечь за собой? Когда возобновляется музыка, он обхватывает её спину, берет ладонь в свою и начинает вести. Оминис прекрасно чувствует ритм, но куда более чутко — её тело. И она не перестает удивляться, как ему без зрительных образов удается так тонко улавливать каждое движение, предупреждать каждую заминку.

— Перестань волноваться, — он притягивает её ближе, отчего просьба кажется совершенно бессмысленной. — От этого ты так одуряюще пахнешь, что я перестаю мыслить здраво.

Мыслить? Да после его слов Элис вообще забывает, куда переставлять ноги, и Оминис останавливается, обволакивает пряностью древесной смолы и лесной прохладой. Будто они снова оказались в том скрытом ото всех месте, пронизанным древней магией, где его сила — такая непоколебимая и незыблемая — заставляет следовать за собой безоговорочно.

— Танцуй со мной так, будто мы здесь одни, — говорит он, и Элис вдруг ощущает себя едва ли не обнаженной под его пальцами.

Ей некуда бежать, Оминис давно пленил её своими змеиными чарами, околдовал терпкой хвоей и мхом, поймал к капкан нежных прикосновений. И вместо побега, ей хочется льнуть к нему еще больше, искать убежища в его руках и невидимом, но таком осязаемом спокойствии.

***

Они уходят пораньше, чтобы не толкаться с остальными, ускользают от любопытных глаз, желая просто побыть наедине. Спустившись к Слизеринской двери, Элис тянет Оминиса направо, по гулким подземным проходам, где когда-то они открыли скрипторий, уводит дальше к почти заброшенной лестнице — ею пользуются так редко, что даже не зажигают жаровен вокруг.

— У нас есть час до отбоя, сомневаюсь, что на каникулах будет много времени друг для друга. Все еще хочешь увидеть платье?

— А у тебя с собой зелье обмена телами? Может, омут памяти? — игриво спрашивает Оминис, прижимая её к шершавой стене под самыми ступеньками.

— Нет, просто подумала, ты сможешь понять, какое оно, если дотронешься.

Оминис не отвечает, щекочет дыханием шею и осторожно проводит по юбке. Пальцы скользят по её талии, оглаживая ткань, струятся вверх по корсету, трогают богатую вышивку вдоль декольте, слегка проводят по обнаженной коже. А когда он губами касается ключицы, неясное пламя словно древняя магия, поднимается снизу, настойчиво горит, ударяя в голову как вино, которое Элис пробовала всего раз в жизни. Исследовав линию плеча, Оминис поднимается выше, оставляя россыпи горячих следов, шепчет змеиные слова, отчего внутри Элис все призывно сжимается.

— Жаль, что я ничего не понимаю.

— Я сказал: «Ты прекрасна», — бархатный шепот будоражит мысли, заставляет желать большего.

Оминис накрывает её губы своими, но не так как в лесу, там он был осторожен, сегодня обжигает касаниями, почти беззастенчиво проводит ладонью по груди, скрытой за вязью камней и серебряных нитей. Его прикосновения — на грани вседозволенности и все еще существующих ограничений — настоящая чувственная пытка, а Элис и не против вновь побыть пленницей. Она едва не задыхается, впивается ему в губы, прижимается ближе, жадно хватая его сбившееся дыхание, неровное, как у нее самой. А он выдыхает фразы на парселтанге, окончательно погружая в пучину гипнотического морока.

— Еще одно твое змеиное слово, и я… просто сойду с ума.

— А, может, мне нравится сводить тебя с ума?

Элис чуть прикусывает его губы — пусть не улыбается ей как истинный хищник — и притягивает Оминиса за галстук, почему-то не находя на нем серебряного украшения. Скользит рукой по зеленой ткани, и предчувствие — острое как внезапный укол под кожу — вонзается чуть пониже уха, обматывает её страхом. Элис тянется к горлу и понимает, что это вовсе не фантомные ощущения, не призраки прошлого, это происходит сейчас: тонкая как веревка змея — живая и настоящая — обхватывает шею, затягивается удавкой.

— Оминис… змея… — только и успевает сдавленно сказать она, не зная, успеет ли он вообще среагировать, успеет ли, лишенный зрения, заметить эту угрозу, появившуюся совсем не с той стороны, откуда ждали.

Страх, о котором она так давно забыла впивается холодными щупальцами, врезается в кожу, расковыривая старые раны. Пытаясь удержать тварь, Элис раздирает ногтями шею, готовит невербальное контразаклятье, но оно почему-то не срабатывает. Искусное трансфигурационное колдовство продолжает медленно душить, змея шипит, обвивая сильнее, вытягивает последние силы. Оминис применяет Випера Эванеско, затем с осторожностью замораживающие чары, а когда и они отскакивают, начинает паниковать, извиняться за что-то. Теряя последний воздух, Элис едва ли слышит про то, что он может сделать что-то непростительное, а затем:

— Империо!

Давление вокруг шеи прекращается, Элис хрипит и кашляет, пытаясь стряхнуть уже несуществующую удавку, пока змея, разворачиваясь кольцами, падает на пол, тонким звоном ударяется, превращаясь снова в украшение для галстука.

— Подонок, — едва не кричит Оминис, отшвыривая безделушку. — Никогда не стоило забывать, кто он такой.

Его голос, как и смысл с трудом доходят до Элис, кровь шумит в ушах, а дыхание учащается, будто она долго и изнурительно бежала. Как давно она позабыла тот ужас, что душил во сне и наяву, забыла, каково хватать ртом воздух, задыхаться от чувства бессилия. Царапать пальцами стену, чувствуя себя на волоске от гибели. И все это, давно стертое, вычеркнутое из памяти, вдруг оживает вполне реальным кошмаром, врывается в жизнь, где казалось, что любую угрозу можно уничтожить одним маленьким сгустком древней магии.

— Элис, — руки Оминиса удерживают её от медленного стекания на пол, прижимают к себе, отдают свою силу.

Он обволакивает своей невидимой защитой, но в поисках спасения Элис протягивает ладонь к стене, жадно высасывая тонкие нити древней магии. Еще немного. Это пройдет. Она сотрет и это.

— Почему… ты… применил Империо? — голос еще не слушается, а губы дрожат.

— Змей шептал об этом, — Оминис поворачивается в сторону, куда отбросил серебряное украшение. — Он был так заколдован, чтобы… научить меня. Непростительному. Чтобы у меня не было выбора. Эта мразь, мой отец, он все лето твердил, что мое время пришло. И нашел способ. Будто нет ничего важнее умения подчинять других своей воле.

Ловушка скрывалась вовсе не платье, но разве могли они предположить, что отец применит магию к вещам собственного сына. Элис отпускает стену и обнимает Оминиса — внутри него снова этот вьющийся клубок: ненависти, презрения, боли и страха, того, что