Стратегии гениальных мужчин - Валентин Бадрак

С глубокого детства будущий мыслитель пытался все подвергнуть детальному анализу. Природа этой интеллектуальной анатомии – в желании сопоставить размеры воображаемых замков, существующих в сознании, с сооружениями, выстроенными людской моралью, условностями времени и изменчивостью человеческих отношений. А еще – в желании осознать границы изменчивости мира и собственных возможностей этот мир преобразовать. Его интересовало все: письма матери и рассказы о ней прислуги, дневник поведения старшего брата, поступки отца, любое действо, которое приближало к разгадке самого загадочного – тайны человеческого бытия. Этому поиску были посвящены многие страницы дневника и долгие вечера раздумий. Для мальчика имело чрезвычайное значение, что его отец «никогда ни перед кем не унижался», мать ни на кого не повышала голос, брат был увлечен сокровенной тайной «муравейного» родства людей и возможности сделать счастливым всех. Сказки, рассказанные старшим братом, запомнились Толстому на всю жизнь – в этом также проявление его неземной восприимчивости. Он восторгался и переполнялся эмоциями, отчего рано развившаяся впечатлительность становилась еще более острой и восприимчивой. Его мир был миром впечатлений, волнений и чувствительности – одно из наиболее важных качеств формирования творца.

Вопрос о том, почему именно Лев Толстой, а не его старшие братья Николай, Сергей или Дмитрий, оказался у истоков большого творчества, будет, безусловно, справедлив. Ведь они были гораздо ближе к матери, наделенной потрясающей душевной чуткостью и откровенным талантом понимания окружающего мира. Более того, братья демонстрировали гораздо большие успехи в учебе, а будущий великий писатель учился весьма посредственно и до конца дней своих делал грамматические ошибки. Может быть, секрет кроется именно в том, что восприятие мира Львом Толстым в детстве было гораздо ближе к отклонению от общепринятой нормы, чем у братьев? В том, что ему удалось впитать в себя все познаваемые братьями процессы – в силу созданной атмосферы любви и всепрощения? В том, что определенные, наделенные некой аурой и здоровой энергетикой люди в момент взросления Толстого оказались рядом с ним? Конечно, на эти вопросы нет достоверного и точного ответа.

Но в то же время анализ глубинных процессов детства будущего мыслителя говорит о том, что в первые годы жизни он, как и многие гениальные люди, пережил душевные потрясения, связанные со смертью родителей (отец будущего писателя умер, когда мальчику было всего девять лет), вынужденной ранней самостоятельностью и попытками бегства от реального мира в толщу внутренних переживаний.

Это бегство, кстати, имеет и оборотную сторону: позже Толстому потребовалось довольно много времени, чтобы преодолеть собственную инфантильность. Первоначально ее роль была важной, поскольку возбуждала любопытство юноши. Но с годами восторженно-трепетное отношение к окружающему миру делало Толстого человеком «не от мира сего», слишком ушедшим в собственные переживания и анализ эмоций. Было бы ошибочным полагать, что Толстой быстро нашел себя в литературном творчестве. Напротив, приходу в литературу предшествовали крах хозяйственной деятельности, служба в армии, попытки изменения административного устроя в отдельно взятом имении и прочие опыты, которые порой расценивались современниками не иначе как странные причуды молодого графа. Но эти попытки свидетельствуют и о другом: намерении как можно больше пропустить через собственные ощущения и зафиксировать их с беспристрастностью исследователя.

Толстой неизменно возвращался к детальному самоанализу и откровенному самобичеванию. В этом контексте стоит подчеркнуть особую роль его дневников. Первоначально откровенные дневниковые записи будущий мыслитель использовал для повышения самоконтроля и развития воли, но со временем они стали своеобразным станком для интеллектуальных упражнений и развития навыка слушать собственный голос. Не говоря уже о том, что дневниковые записи способствовали развитию такой важной составляющей литературного мастерства, как детализация.

Анализ юношеских и первых взрослых лет жизни будущего знаменитого писателя на фоне конкретных поступков этого периода говорит о том, что одним из наиболее сильных импульсов к творчеству стала им же развитая до невероятных масштабов самоактуализация. Он неутомимо, как следопыт, искал свою неотвратимую и захватывающую идею. Возвращаясь снова и снова к крайне откровенному психологическому расчленению собственных поступков, волевой обработке впечатлений и предпринимая жесткие попытки планировать свою жизнь таким образом, чтобы «была только польза», Толстой неминуемо приблизился к необходимости решительного преобразования не только себя, но и всего окружающего мира. Порой создается впечатление, что Толстой просто намеренно пытался разозлить себя, пытаясь путем самовнушения через дневник избавиться от исключительной мягкости характера и развить в себе еще более высокую самооценку, чем мог иметь юноша из графской семьи. Записи типа «Без месяца двадцать пять, а [я] еще ничего!» или «Кроме того, меня злит – особенно теперь, когда я болен, – что никому в голову не придет, что из меня может выйти что-нибудь, кроме пушечного мяса, и самой бесполезной…» ярко свидетельствуют о невероятных амбициях и сумасшедшей высоте планки для собственного прыжка, к которому изготовился этот честолюбивый и самомнительный молодой человек. Кроме прочего, осознавая слишком малую роль, уготованную на жизненной сцене солдату отечества, пусть даже и его рьяному защитнику, Толстой быстро разочаровался в прелестях военной карьеры. Более того, им навсегда овладели пацифистские мысли, он возненавидел войну, причем больше даже не как бесполезное кровопролитие, а как тупиковый путь самореализации.

Фактически же творчество плавно вырастает из его дневниковых записей, когда Толстой просто пытается выйти за рамки дневника и обобщить жизнь молодого человека своего времени. Его первые литературные произведения основаны на описании в мельчайших деталях окружающего мира и собственного внутреннего состояния, лишь много позже появились попытки описать и впечатления окружающих. Эту гипотезу о первопричинах творчества Толстого всецело подтверждает и его первая повесть «Детство», после прочтения которой его родные почти тотчас определили автора по конкретным имевшим место в реальной жизни эпизодам.

На заре своей творческой деятельности Толстой демонстрировал крайнюю непоследовательность, а порой и редкую неуклюжесть в поступках. Сиюминутные влечения легко брали верх над добрыми намерениями и вмиг притупляли волю. Он, как свидетельствуют записи, мог за один раз спустить в карты небольшое имение; нередко позволял себе легкомысленные увлечения женщинами, а то и вовсе, поступки, мало подобающие высокородному графу и высокоморальному писателю. Он всегда был прежде всего человеком, и не скрывал этого. Много позже с учетом еще большей гиперболизации писатель почти полностью срисовал с себя образ Пьера Безухова, ставший типовым в эпохальном романе «Война и мир». Однако движение в сторону творчества, неуемная жажда славы и гигантских побед, которые вписывают имя творца в историю, оказались достаточно сильны, чтобы он сумел ступить на тяжелый путь преобразования собственной личности. Именно этим фактом – замечательной способностью трансформироваться под воздействием собственной воли – в большей степени сформирован интерес к Толстому как к гениальной личности. Интерес к человеку, сумевшему победить себя и взойти на вершину успеха почти исключительно благодаря яростному стремлению к великим победам.