Гром среди вторника - Соня Субботина

фракций к более тяжелым, замещала свою предшественницу. Ее приход был так органичен, что и Макару, и Илье казалось, что они знают свою новую Гермиону всю жизнь. Стабильность должна быть в любой, даже самой маленькой, экосистеме. Громов ошибочно думал, что его друзья совсем забыли о нем. На деле же они всеми силами пытались помочь ему в учебе и в противостоянии с курсом, полным холода, презрения и насмешек. Один в поле не воин, но и два человека рядом ситуацию особо не спасали. Против толпы, убежденной, что Илья сошел с ума, так просто не попрешь. Единственное, что Сонечка и Макар могли – попытаться отвлечь друга. Но, как показало время, их вылазка в театр стала одним из событий в цепочке, которая сделала все только хуже и чуть не отправила Илью прямо в ад.

«У меня правда есть «Бентли», просто она у бабушки в деревне», – именно таким мальчиком-врунишкой видели Громова все, кроме Макара и Сонечки.

Только когда тебе десять, подобное еще можно списать на бурную детскую фантазию и желание похвастаться. А когда тебе двадцать и ты уже долгое время безуспешно ищешь девушку, которую никто никогда даже краем глаза не видел, начинает веять шизофренией или употреблением запрещенных веществ. Причем в отношении Ильи все в равной степени допускали оба варианта, но вместо того, чтобы протянуть руку помощи, продолжали свои жестокие насмешки.

Стоя под пиликанье домофона у двери подъезда, Сонечка посмотрела на свои светлые брюки. Где-то она умудрилась найти грязь, хотя на улице было сухо. Хорошо хоть очень заранее пришла (ей хотелось лично отсмотреть все дизайнерское безобразие в гардеробе своего парня, чтобы их образы выглядели как парные), будет время замыть и высушить.

– Привет, Козявка! – Макар обнял Сонечку, поднял и покружил.

– Блин, пусти, дурак! – Она никак не могла привыкнуть, что тот проворачивает это каждую их встречу. Без твердой почвы под ногами она чувствовала себя не очень уверенно, хотя и знала, что Макар не даст ей упасть.

Илья вышел в прихожую вслед за другом. Макар и Сонечка были единственной парой, которая не раздражала его.

– Сонь, объясни хоть ты ему, что нельзя в этих тряпках половых идти в театр, – прервал влюбленных Громов.

– Что?! Ты в этом хотел пойти?! Сорокин, ты неисправим! – нахмурилась Сонечка и сурово добавила: – Бегом переодеваться!

Несмотря на то что Сонечке удалось немного потушить пожар в одежде Макара и подобрать им парные образы в более сдержанных оттенках, Громов снова выглядел тенью на их фоне в своих черных рубашке и джинсах.

Вход в театр находился где-то во дворах. Сонечка всю дорогу рассказывала о постановке.

– Актеры не профессионалы. Студенты из театральных и других вузов. А сегодня постановка совместно с кукольниками из другого города. Не могу вспомнить, то ли моя Казань, то ли Рязань.

– Погоди… кукольники?.. – переспросил Илья.

– Ну да, актеры театра кукол, – пояснила Сонечка.

– Козявка, нам что, по шесть?

– Судя по вашей тяге к компьютерным игрушкам, да, – посмеялась она.

– «Майнкрафт» не трожь! – возмутился Илья.

– Доту тоже! – подхватил Макар.

– Говорю же, дети, – улыбнулась Сонечка. – Но постановка не детская, я просила вас «Гамлета» прочитать, чтобы понимать, что происходит. Вы прочитали?

По молчанию она поняла, что нет. Но это их проблемы.

Они заняли свои места на последнем ряду. Небольшой зал постепенно заполнился людьми, жаждущими немного окультуриться и приобщиться к прекрасному. Зрители, в основном такие же студенты, тихо перешептывались. Прозвенел звонок. Второй. Третий. Двери закрылись. Свет потух. Занавес открылся. Илья полностью растворился в действии.

Постановка, как и обещала Сонечка, была недетской. И смелой, очень смелой. Кукол почти не было, за все время, что шел спектакль, их было три или четыре. Постановщики считали, что количество кукол в спектакле не определяет его «кукольность». Громов плохо разбирался в истории и литературе, но даже он мог понять, что с придворными, королем и королевой в строгих костюмах, Гамлетом, выглядевшим так, будто сбежал со страниц «Тайной истории», и Офелией с Лаэртом в джинсах и свитерах что-то неладное. Вряд ли Шекспир представлял их именно такими. Илья в шутку подумал, что костюмер просто ушел в отпуск, а актеры играли каждый в чем пришел из дома. Вместо декораций замка – какие-то металлические балки, покрытые большими полотнами целлофана. Скорее всего, в этой незаконченности и стройке была какая-то метафора, но Громов не мог понять ее, как ни пытался. Вся его жизнь казалась какой-то метафорой, которую он не может разгадать. Сначала все это вызывало у Ильи какое-то отторжение, но потом… Офелия заговорила, запела, затанцевала.

Все в ее выражении пронзительно-голубых (Илья со своего ряда не мог разобрать их цвет, но был уверен, что они не могут быть другими и обязательно должны быть в тон ее свитера) и таких печальных глаз, голосе и движениях казалось одновременно чем-то чужим и до боли знакомым. Как будто ты видишь своего когда-то лучшего друга или первую любовь через несколько лет. Вроде бы человек все тот же, но тысячи мелких изменений проявляются каждую секунду, и вот перед тобой стоит уже не тот, кого ты так хорошо знал. И вот этот человек снова уходит, оставляя тебя наедине с пустотой внутри и осознанием, что в одну реку дважды не войти.

В Офелии Илья чувствовал родственную душу. Бедная девушка стала жертвой жестокого близкого окружения и целого мира, отчего стремительно сходила с ума. И он был готов сойти с ума вместе с ней, если уже не сошел со своей верой в Веру. В самые эмоциональные моменты он слышал где-то совсем рядом с собой тихое, едва различимое тиканье механических часов. Вряд ли кто-то в современном мире вместо умных и считающих шаги выберет такой раритет. Ему казалось, что он начинает не только видеть, но и слышать вещи, которые никто, кроме него, не видит и не слышит. Может, это и правда незаметно подкравшаяся шиза, о которой все твердили? Сначала зрительные галлюцинации, теперь еще и слуховые.

«Надо будет узнать у родителей, есть ли у нас в роду сумасшедшие», – подумал Громов.

– Где Дании краса и королева? – над залом разносился полный страданий и безумия голос.

Тиканье рядом с Ильей стало громче.

В больших глазах стояла непередаваемая словами печаль, как будто боль утраты актрисе была знакома не понаслышке.

Белый саван, белых розДеревце в цвету,И лицо поднять от слезМне невмоготу.

Илье казалось, что еще немного, и он заплачет вместе с ней. Хорошо, что в зале темно. Ни Макар, ни Соня не заметят, так что одним неприятным объяснением будет меньше.

Про трагедии Шекспира Громов знал одно – в конце обязательно должны все умереть. Или если не все, то многие. После того как неизбежное случилось, а актеры вышли на поклон, девушка, сидящая рядом с Ильей, поднялась со своего места. Весь спектакль она сжимала в руках небольшой букетик из цинний. Она хотела бы добавить в него пару веточек жасмина, но он зацвел бы в лучшем случае только через пару месяцев, а во всех цветочных лишь разводили руками и смотрели на нее как на дурочку. Время от времени она утирала слезы гордости за свою подругу и даже не пыталась унять восторженное сердцебиение, хотя могла бы прикрыть веки и через них слегка надавить на глаза. Она плохо разбиралась в том, как работает этот прием, которому ее научила старая школьная подруга, но это всегда помогало замедлить работу сердца и убрать этот пугающий окружающих звук. Особенно в общественном транспорте, когда бабульки косились или кричали, что у нее в рюкзаке точно спрятана бомба. Но сейчас этот прием был непозволительным кощунством, она не хотела упустить ни одного момента нахождения Веры на сцене. Наконец-то ей дали одну из главных ролей. Да и после произошедшего с утра Насте пришлось отменить все планы и сорваться поддержать ее.

В момент, когда девушка с соседнего кресла вручала Офелии букет, Илья заметил, что актриса снова начала плакать, и на этот раз он был уверен, что по-настоящему. Он не мог оторвать взгляда от Офелии. Либо это еще одно подтверждение, что он сходит с ума, либо он где-то видел ее раньше. И сейчас он склонялся к первому варианту. Сил продолжать поиски своего счастья не было. Громов чувствовал, что еще немного – и он проиграет, хотя на самом деле интуиция его снова обманула и сейчас, ведь он как никогда был