Изменник - Хелен Данмор

— Вам не за что меня благодарить, Андрей Михайлович. Возвращайтесь, когда пожелаете.

Уже подходя к палате, Андрей намеренно заставляет себя идти медленнее обычного. Ему важно, чтобы Волков не подумал, заслышав торопливые шаги, что он кинулся к нему по первому зову, точно один из его подчиненных. На этот раз под дверью скучает другой милиционер, коренастее первого. Он окидывает врача цепким взглядом.

— Ваши документы!

Затем внимательно изучает их, водя пальцем по строчкам, очевидно, демонстрируя свою бдительность, и молча отдает обратно Андрею. Небрежным кивком указывает на дверь, тем самым давая разрешение войти.

Юра, похоже, спит. Его отец сидит на стуле возле кровати, ноги широко расставлены, руки скрещены на груди. Он более худощавого сложения, чем ожидал Андрей. Пиджак он снял и закатал рукава рубашки, будто здесь ему предстоит тяжелая физическая работа. У него сильное и жилистое тело, — такое долго противится старости. И хотя по лицу ему можно легко дать больше сорока, в его теле нет ни грамма лишнего жира.

Он поднимает взгляд. Глаза у него светло-серые, почти прозрачные. Несколько мгновений они изучают Андрея, затем Волков тихо говорит:

— Мальчик уснул. Давайте найдем помещение, где мы сможем побеседовать, не тревожа его.

Андрей замечает, что веки Юры подрагивают. Мальчик лишь притворяется спящим. Он хочет подслушать, о чем они будут говорить, и отец это знает. Андрей быстро соображает. В конце коридора есть секретарская. Девушки наверняка уже давно ушли.

— Пожалуйста, следуйте за мной, — предлагает он, снова перехватывая инициативу, чтобы показать Волкову, что сейчас тот находится не на своей, а на его территории. Но даже для собственных ушей его голос звучит услужливо.

В секретарской пусто. Большие печатные машинки стоят на столах, накрытые чехлами. По комнате разливается слабый приятный аромат. Да, кто-то из девушек принес букет белой сирени. Андрей выдвигает два стула.

— Садитесь, пожалуйста.

Он привык к тому, как по-разному реагируют родители на плохие известия. Некоторые молчат от потрясения. Кто-то начинает плакать. Есть и такие, кто пускается безостановочно пересказывать всю историю болезни ребенка с того момента, как они впервые заметили, что с ним что-то не так. Кое-кто пытается оперировать медицинскими терминами, словно он сам медик, выстраивая из них защитную стену вокруг своего ребенка, пытаясь отгородиться ею от ужасного диагноза. Однажды женщина, рыдая, упала ему в ноги, цепляясь за них, будто жизнь и смерть находятся в его руках.

Реакция может быть любой, но всегда это личная реакция и в то же время глубоко укорененная в общем для всех людей опыте.

Но этот мужчина просто молча наблюдает за ним.

— Я доктор Алексеев, Андрей Михайлович, — говорит Андрей.

— Волков, — представляется мужчина так, будто это его имя. — Я прочел ваше личное дело. По-видимому, — он упирает на это слово, что заставляет всю фразу прозвучать иронически, — как педиатр вы здесь на хорошем счету. Вам особенно удается постановка диагноза в сложных случаях. Мой сын — это «сложный случай»?

— В плане диагностики?

— Начнем хоть с этого.

— В этом смысле мы все еще находимся на предварительной стадии. Пока что, благодаря рентгенографическому исследованию, нам удалось выяснить, что у вашего сына в глубине берцовой кости, то есть кости голени, очень близко к коленному суставу образовалась опухоль. Ее разрастание за пределы кости вызвало болезненный отек тканей. Полагаю, доктор Бродская показывала вам снимки?

Он кивает.

— Нам нужно выяснить, какова природа этой опухоли, и чем скорее, тем лучше. Именно по этой причине необходимо сделать биопсию. И это должна быть, как мы ее называем, биопсия открытого типа, при которой для забора образца опухоли необходимо хирургическое вмешательство.

— «Как мы ее называем», — брюзгливо ворчит Волков. — Вам, врачам, обязательно вести себя так, будто вы составляете тайное общество?

Упрек справедливый, но Андрей решает его проигнорировать.

— Чтобы последствия для пациента были наиболее благоприятными, биопсию должен брать тот же хирург, который будет проводить последующую операцию.

И в этот момент Волков впервые ведет себя, как любой другой родитель. Он начинает моргать, как только слова «последующая операция» доходят до его сознания. Обычно в такую минуту Андрей старается приободрить собеседника, чтобы, если не сдержать, то хотя бы смягчить удар. Но в этот раз он ничего не говорит. Он совершенно не понимает этого человека, а интуиция ему подсказывает, что притворяться понимающим слишком опасно.

— Так значит, сами вы не хирург? — говорит Волков таким тоном, будто ему удалось выявить недостаток, который Андрей тщательно скрывал.

— Нет. Я детский терапевт. Меня особо интересуют случаи ювенильного артрита, поэтому доктор Русов изначально и перенаправил мне дело вашего сына. Юрины симптомы при поступлении напоминали симптомы этого заболевания.

— То есть вы хотите сказать, что такой образованный и опытный врач, как вы, работающий в штате одной из лучших больниц города, понятия не имеет, как лечить опухоли?

— Я имею о них общее представление, но я не эксперт. Конечно, на амбулаторный прием ко мне попадают пациенты в том числе и с опухолями; я могу их осмотреть и назначить анализы, но затем все равно направляю к специалисту.

Он мог бы добавить, что, поскольку всюду наблюдается нехватка детских онкологов, большинство терапевтов в их больнице приобрели немалый опыт работы с онкологическими больными. Но говорить об этом преждевременно. Он не имеет права упоминать о раке, пока тот не подтвержден результатами биопсии. А высказывать какую-либо критику по поводу укомплектованности штата специалистами и вовсе опрометчиво.

Волков наклоняется вперед. Взгляд его светлых, ясных глаз почти магнетический.

— Давайте внесем ясность. Вы понимаете или не понимаете, чем болен мой ребенок?

— Есть специалисты, которые разбираются в этом лучше меня. В первую очередь вам нужен хороший хирург, но это не значит, что он и будет лечащим врачом, ответственным за пациента.

— Но вы знаете, что надо делать. Не забывайте, я читал ваше дело. Я знаю все о вашем врачебном опыте. В годы войны вы не направляли пациентов направо и налево к другим специалистам. Вам приходилось лечить их тут же, на месте. Вы сами их оперировали. Что скажете? Разве не так все было?