Бодлер - Анри Труайя

Добившись своего, Шарль с нетерпением ждал, когда же, наконец, «Альсид» выйдет в море. Но прежде чем отплыть, он решил в последний раз поприветствовать так тепло принявшую его на Маврикии семью Отар де Брагар, познакомившую его даже с несколькими местными поэтами. В благодарность он отправил 20 октября 1841 года письмо Адольфу Отару де Брагару, а также и сонет для его жены. В письме он рассуждает: «Как же это хорошо, достойно и прилично, что стихи, адресованные молодым человеком даме, сначала попадут в руки ее мужа, а потом уже достигнут ее, и поэтому я посылаю стихи Вам, чтобы Вы могли показать их ей только в том случае, если они Вам понравятся. […] Если бы я не любил Париж так, как я его люблю, и не скучал бы вдали от него, я бы остался как можно дольше возле Вас и постарался бы, чтобы Вы меня полюбили и стали считать меня немного менее причудливым, чем я кажусь».

А вот и сам сонет:

Под солнцем той страны, где аромат струится.Там, где шатер дерев весь пурпуром горит,Где с пальм струится лень и каплет на ресницы,Я знал креолку — в ней дар обаянья скрыт.

Сквозь бледность дышит зной. У смуглой чаровницыОсанка гордую изысканность хранит.С Дианой поступью могла б она сравниться.Уверен взор ее, в устах покой разлит.

Когда бы вы хоть раз явили ваши чарыНа сенских берегах иль на лугах Луары,Красавица, кому лишь в замке обитать,

Заставили бы вы, сударыня, поэтовВынашивать в сердцах по тысяче сонетовИ вам покорнее, чем ваши негры, стать[27].

Отправив сей мадригал красавице-креолке, Шарль стал готовиться к отплытию. В отношении его капитан Жюд де Босежур получил самые пространные и самые четкие инструкции. «Альсид» вышел в море лишь 4 ноября 1841 года с большим грузом сахара и кофе. 4 декабря, у мыса Доброй Надежды, корабль был вынужден задержаться из-за плохой погоды. Бухту «Альсид» покинул только через четыре дня. Возле Азорских островов бушевала буря, но корабль продолжил путь, несмотря на пробоину в корпусе. Тем временем стали кончаться продукты питания. К счастью, встретившийся им генуэзский бриг согласился поделиться своими запасами со страдающим от голода экипажем. Шарлю не терпелось поскорее избавиться от качки и корабельных сухарей. Вместе с тем он начал тревожиться: как встретит его генерал Опик? Ведь не имея возможности информировать о себе родителей в письмах или по телеграфу, который тогда использовался только для официальных сообщений, он принял решение возвратиться, никого не предупредив. И в тот самый момент, когда семья полагала, что он скоро прибудет в Индию, он объявится в Париже. Причем вопреки указаниям Опика и своим собственным клятвам.

Он вновь не сдержал слова. Эти смутные угрызения совести напомнили ему те неприятные ощущения, какие он испытал, когда его исключили из коллежа Людовика Великого. Он постепенно убеждался в своей несовместимости с окружающим миром. Какое бы направление ему ни предлагали, ему хотелось одного — уклониться. Он терпеть не мог никаких рельсов, никакой колеи, которую принято называть путем праведным. Из своего долгого путешествия он, конечно, привез кое-какие необычные образы, кое-какие стойкие ароматы и ощущение сладковатой скуки, но для творчества ему не были нужны экзотические ингредиенты. Он уже смутно догадывался, что вдохновение будет черпать не в живописных внешних образах, а в собственных страданиях, в болезненных тайнах, в проклятиях, в мерзостях, в бунтарстве. Вот почему он нисколько не жалел, что отказался от путешествия в Индию. Впрочем, это не помешало ему впоследствии, отдавая дань фанфаронству, заявлять, будто он там побывал. Шарль даже написал в одной автобиографической заметке: «Путешествие в Индию (с общего согласия). Первое приключение (корабль, лишившийся всех мачт). Остров Маврикий, остров Бурбон, Малабар, Цейлон, Индостан, Кейптаун; приятные прогулки». Странная ложь самому себе. В голове его правда и ложь играли в жмурки. Зачем путешествовать, когда есть возможность читать о дальних краях и мысленно представлять их себе? По мере приближения берегов Франции беспокойство Шарля росло. Он старался думать о матери — по крайней мере, хоть она-то будет рада его возвращению, несмотря на то, что он вернулся, так и не повидав Калькутты!

Глава VIII. ОПЕКУНСКИЙ СОВЕТ

Еще не зная, что его пасынок прервал свое путешествие и возвращается во Францию, Опик принялся приводить в порядок его отношения с военным ведомством, поскольку уже начиналась подготовка к призыву 1841 года. Согласно королевскому указу молодые люди, родившиеся, как Шарль, в 1821 году, подлежали военному учету — в списки их вносили либо в результате личной явки, либо по заявлению родителей или попечителей. Именно такое заявление и подал генерал в начале января 1842 года в отсутствие заинтересованного лица. Он рассчитывал представить его на жеребьевку, назначенную на 3 марта, в мэрии 10-го округа (ныне — 7-го). Но в начале февраля генерал получил письмо капитана Сализа, датированное 14 октября 1841 года и доставленное кораблем «Прогрэ», вышедшим с острова Реюньон чуть раньше «Альсида». Итак, Шарль посмел самовольно вернуться из путешествия и, несмотря на все свои обещания, отказался следовать по предписанному маршруту! Мало того, у всех на борту он вызвал раздражение своим неуважительным и странным поведением. Может, он неисправим? Опик рвал и метал, а Каролина, хотя и делала вид, что соглашается с ним, потихоньку все же радовалась скорому возвращению своего капризного несчастного ребенка.

Чтобы дать выход гневу, Опик написал Альфонсу и поделился с ним содержанием неприятного письма от Сализа. Генералу и судейскому чиновнику нетрудно достичь согласия. Однако Альфонс, отвечая Опику, призвал его к сдержанности. Он также предположил, что если Шарля мобилизуют, то военная дисциплина быстро подавит его попытки сохранить независимость. А вот если Шарля освободят от службы, необходимо будет найти способ «защитить часть его наследства», чтобы помешать ему растранжирить полученное. «Действуя методом убеждения, мы, быть может, заставим его отказаться от ложных идей, — надеялся еще Альфонс. — Но прежде всего надо утешить мадам Опик, надо, чтобы ее материнское сердце поняло, что и Вы, и я хотим лишь счастливого будущего для Шарля. Из Ваших писем я вроде бы понял, что, снедаемая опасениями больше не увидеть сына, нежная мать смотрела на нас как на виновников временной, а то и вечной разлуки. Постараемся же сейчас встретить Шарля, как положено встречать блудного сына, вернувшегося в лоно семьи […] Семейные горести подобны бурям: они не могут длиться вечно».