Сколько цветов у неба? - Наталья Литтера

Артем: Жду завтра. Привет.

Аня: Привет. Во сколько?

Артем: В 11 утра нормально?

Аня: Нормально. Что надеть?

Артем: Что хочешь. Все равно будешь переодеваться.

Аня:?

Артем: Завтра увидишь.

А в Москву наконец пришел май, не календарный, а самый настоящий – с цветущими тюльпанами и сочной молодой зеленью. Столичный воздух стал вдруг свежим и чистым, открытые кафе приглашали присесть за столик, появились первые кашпо и декоративные горшки с цветущими петуниями, на кустах сирени набухали бутоны будущих цветов. Но сначала будет черемуха с ее прохладными днями и насыщенным душным запахом. Жизнь прекрасна!

В субботу Аня летела в мастерскую, чувствуя себя глупой восемнадцатилетней девчонкой. И ничего не могла с этим поделать. Знала ведь, знала, что ничего хорошего из предстоящего не выйдет – пара сеансов и все. «Ну и пусть! – упорно отзывалось внутри. – Пусть!

Зато потом буду вспоминать, как была музой настоящего художника, и через два века кто-нибудь будет смотреть на портрет в музее и гадать: кто же это? А это я, Аня Мальцева, дизайнер в издательстве, увековечена, как какая-нибудь «Всадница» Брюллова или «Девочка с персиками» Серова.

Дура.

– Привет, – он был в старой серой майке с пятнами краски и в темных джинсах.

– Привет, – она тоже была в джинсах и майке, только фиолетовой и без пятен.

– Проходи.

У него все готово. Напротив мольберта – пустое пространство и большой пластиковый куб, который вполне может служить табуретом. На кубе – бледно-голубая ткань.

– Тебе придется снять майку, – обрадовал Артем и вновь был причислен к отряду Артемонов.

– Мне казалось, мы заранее обговаривали вопрос ню, – ответила Аня, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Возможность сидеть перед ним полуобнаженной почему-то не испугала. Но взволновала. Все-таки есть в этом что-то очень интимное, кто бы ни утверждал обратное.

– Мне нужны твои плечи, – Артем-Артемон невозмутимо рассматривал кисти в стакане, вынимал их по очереди и трогал щетину. – Снимешь майку и бюстгальтер, накинешь вот эту ткань, слегка спустишь, сядешь боком и обернешься через плечо, – отложил кисточки и поднял глаза. – Все понятно?

– Понятно.

Артем отвернулся, она начала раздеваться. «Как перед осмотром у врача, – пронеслось в голове. – Ведь врач не совсем мужчина. Он врач. Так и художник». А руки слегка подрагивали и не очень слушались. Наконец Аня сложила свою одежду на втором таком же кубе чуть в стороне, накинула ткань, как шаль, придерживая ее концы на груди. Села, как сказали, и уведомила:

– Я готова.

Артем обернулся. Долго смотрел. Так долго, что Аня уже начала краснеть под этим взглядом. Он задумчиво потер переносицу, потом подошел и стал поправлять ткань, образуя складки, потом снова отошел, приблизился, еще раз поправил. Аня чувствовала его ладони сквозь тонкую материю. Артем закончил с тканью и занялся распущенными волосами – убрал пряди за спину, затем прикоснулся к плечу и чуть его выдвинул вперед, снова отошел.

Ане очень нравились его прикосновения. Вот просто очень. Она понимала – это всего лишь работа. Художник – он же как врач. Но…

– Замри.

Сеанс начался. Через двадцать минут она устала, через тридцать затекло все. Мысли об интимности отношений художника и модели испарились. Ане вообще стало казаться, что Вольский ее не видит. Нет, так-то видит, конечно, смотрит постоянно, потом наносит мазки на холст, потом опять смотрит, иногда выходит из-за мольберта и чуть хмурит брови, а потом снова начинает рисовать. Но все это время он как будто не с ней, не здесь.

– Шевелиться совсем нельзя?

– Устала?

– А ты сам не пробовал так выворачивать шею?

– Нет.

– А жаль.

Он улыбнулся:

– Потерпи еще минут пять, и сделаем перерыв.

– Я-то потерплю, но тебе придется потом самому мою голову ставить на место. А то так и останусь.

– Мы что-нибудь придумаем, – пообещал он. – Не оставим тебя в беде.

И он придумал. Предложил кофе. Пока Аня, сев наконец прямо, медленно качала головой влево и вправо, тихо постанывая, Артем готовил кофе. И не какой-нибудь там растворимый. А самый настоящий. У дальней стены студии находилась маленькая импровизированная кухня – холодильник, раковина, короткая столешница и плита с двумя электрическими конфорками. А над всем этим великолепием – полки, откуда Артем вынул пакетик с молотым кофе и турку. Турку! С ума сойти. Аня даже замерла. Сейчас он для нее будет варить кофе в турке. Это стоило того, чтобы долго сидеть в неподвижной позе, рискуя свернуть себе шею.

Она так засмотрелась, что чуть не забыла надеть майку.

– Молоко? Сахар?

– И того, и другого.

– И побольше?

Он дразнится?

– Сколько не жалко.

Запах в студии стоял умопомрачительный. А потом пошел дождь. Карнизы с той стороны окна были железными, поэтому дождь барабанил звонко. Струйки воды стекали по стеклу, делая пейзаж за окном размытым.

Они сидели вдвоем в студии, слушали дождь и пили кофе.

– Кто это? – спросила Аня, кивнув головой в сторону портрета, висевшего на стене. – Знакомое лицо.

– Одна актриса. Раньше она часто снималась в кино, а потом получила роль всей своей жизни в одном легендарном театре. Она так говорила. Очень серьезно отнеслась к этой роли, долго и тщательно готовилась. А в свободные часы приходила ко мне – хотелось ей иметь портрет в образе этой героини.

Аня встала со своего куба и подошла к картине поближе, желая лучше разглядеть полотно. На нее смотрела красивая женщина средних лет. Волосы высоко взбиты, но находятся в легком беспорядке, ухоженные руки немного нервно трогают длинную жемчужную нить. Платье старинное, закрытое, на столике рядом большая широкополая шляпа.

– Что-то чеховское проскальзывает, – сказала Аня.

– Она и репетировала Чехова. «Вишневый сад», Раневская.

– А почему картину не забрала? Не понравилось? По-моему, получилось очень здорово.

– Не смогла. Это была роль-мечта. Ради нее пришлось похудеть и отказаться от нескольких хороших предложений в кино. Спектакль оказался провальным. Его сыграли всего то ли пять, то ли семь раз, критика обрушилась на постановку, присвоив титул «самый бездарный спектакль сезона». А фильмы, от которых эта актриса отказалась ради роли Раневской, вышли с участием других и имели успех. Вот такая шутка жизни. Картину она так и не забрала. Не смогла. Ведь это напоминание о личной творческой катастрофе. Людям искусства сложно пережить подобное. Некоторые до конца жизни мучаются собственными неудачами. Так что портрет остался здесь и служит мне напоминанием о том, настолько капризна и непостоянна удача.

– У тебя было много провалов?

Вольский ответил не сразу. Подошел, встал рядом и тоже начал рассматривать портрет. Аня чувствовала его близость, Артем казался ей давно знакомым и совсем