Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния - Владимир Бацалев

Следующий был первый секретарь.

— Говорят, ты уже с утра прочитал бабкам антирелигиозную лекцию? Пожалуй, я позвоню в общество «Знание» — тебе выпишут червонец как внештатному лектору. Но на будущее ты поостерегись. Есть слух, что под меня копают. Пока — руками, но тут любая промашка в бульдозер вырасти может.

— Ты куда идешь? — спросил Сусанин.

— Гуляю, отдыхая от жены, любуюсь красотами Сворска, — ответил первый секретарь. — Как думаешь, может, вот на этом самом месте, где мы стоим, универмаг отгрохать? Кстати, у тебя штаны расстегнуты.

— С первым апреля! — сказал Сусанин.

— Посмотри сам.

— Черт побери, — сказал Адам.

— Давай я тебя от прохожих заслоню, — предложил первый секретарь. — Типография не развалилась еще? Приходи ко мне обедать.

— Я отчет за первый квартал не сдал.

— Так ты работать идешь? Работать надо так, чтобы хорошо отдохнуть.

— Постараюсь, — ответил Сусанин.

— А может, в баньку сходим?

— Сходим, — согласился Адам. — Чего не сходить.

— А веник у тебя есть? — спросил первый секретарь. — Я тебе подарю. У меня два… Даже три. Правда, один не мой,

— Это ты застраховал Сворск от болезней, пожаров и преступников? — спросил Сусанин.

— Да, мой приказ! Неплохо сработано, правда? Есть чем гордиться.

— Значит, если сейчас с человеком случится удар или где-то загорится дом, то человек умрет, а дом сгорит?

— Вечно тебе гадости мерещатся. Сегодня человек должен смеяться до колик, а не падать в обморок при виде обворованной квартиры…

Потом Сусанин увидел впереди Кавельку и помахал ей рукой, но Кавелька не откликнулось. «Зазналась», — подумал Адам. Но тут вспомнил, что у Кавельки лопатки по размеру такие же, как и грудь, и прическу поэтесса предпочитает короткую, поэтому, когда надвигает шляпу на уши, трудно разобрать вперед она идет или навстречу. Сусанин догнал ее и оказалось, что, действительно, Кавелька не могла ответить ему приветствием — они шли в одну сторону.

— Я к Мише ходила домой, а его нет, — пожаловалась Кавелька. — Он прячется от меня в пивной, он знает, что я решила выйти за него замуж…

— Ты ему уже этим угрожала?

— Нет, я только думала.

— Откуда же он знает?

— Но ведь в Сворске достаточно подумать, и весь город знает…

Сусанин бедром толкнул дверь типографии и увидел Семенова, который сидел за столом, забывшись в чтении, и увидел ван дер Югина, который сидел на столе по-турецки. И рассказывал оракулу о том, что силу притяжения необходимо использовать для производства электричества.

— Вот ты подумай, ты же голова, как использовать, — убеждал он Семенова, — а я все станции и каскады повзрываю и дам рыбам свободу.

— Если мы лишим Землю силы, то сами на ней не удержимся, — отвечал польщенный оракул.

Несмотря на солнечный свет, набитый пылью, в проходной горела люстра. Адам выключил ее.

— Не разговорами надо беречь народное добро, а делом, — попенял он Семенову. — На то ты здесь и посажен.

— Почитать бы чего-нибудь захватил, — сказал Семенов.

— Так нечего. Ты все перечитал, — ответил Сусанин.

— Что же мне, в городскую библиотеку записываться? — подумал вслух Семенов.

— Лучше запишись в личную библиотеку заведующей городской библиотекой, — подсказал ван дер Югин. 

— А ты зачем пожаловал? На жизнь жаловаться? — спросил оракул.

— Да, — сказал Сусанин.

 — Жена доконала? 

— Да, - сказал Сусанин.

— Плюнула в душу?

— Да, — сказал Сусанин.

— И ты ушел из дома?

— Да, — сказал Сусанин.

— Видишь, как плохо жить с женой…

Адам плюхнулся в кресло и положил ноги на стол.

— Расскажи, оракул, — попросил он, — просвети, как хорошо жить с женой. Или, как хорошо жить без.

— Не хочешь быть директором? — спросил Семенов.

— Нет.

— И в Сворске обитать не хочешь? — спросил Семенов.

— Нет.

— И сны тебе про красивую жизнь не снятся? — спросил Семенов.

— Нет.

— И женщина, которую ты сам себе выдумал, не идет? — спросил Семенов.

— Нет.

— А ты мечтай поменьше, — посоветовал оракул.

— Не могу, — ответил Адам. — Тогда от скуки хоть в петлю лезь.

— Начни с сегодняшнего дня копить деньги. Заведи сразу несколько сберкнижек. Или — тоже выход — укради чего-нибудь у государства.

— Второе легче, — сказал ван дер Югин, — и быстрей.

— Но зачем мне деньги? Я и без них себя прекрасно чувствую. Если забыть о воплях Фрикаделины…

— Чтобы не ходить на работу, — объяснил оракул. — Тут, правда, есть возможность превратиться в бездельника, но, я надеюсь, ты переборешь лень, когда начнешь трудиться в свое удовольствие. Сороковой статьей Конституции такое предусмотрено, так что в тюрьму за вольный труд тебя не посадят. Ты учредишь персональный коммунизм назло всем. Когда-то твой отец учил, что человек в своей жизни должен пройти по ступеням развития общества, а ты оказался плохой сын и плохой ученик: ты заснул в развитом социализме, наглотавшись снотворных таблеток…

— Семенов, ты неправильный оракул. Раньше я это подозревал, а теперь убедился, — сказал Сусанин. — Зачем ты даешь советы в лоб, когда надо отговариваться двусмысленностями, и вместо пророчеств открываешь мне банальные истины? Вот послушай, кафедру классической филологии вместе со мной окончили еще семь человек. Один из них сейчас грузит мебель в магазине, а диплом выкинул, другой — начальник планового отдела, третий устал пробиваться в люди и запил, остальные тоже приспособились на свой лад и по своим возможностям. Но все мы живем одной мыслью: когда-нибудь вернуться туда, откуда нас пинками выгнали конкуренты, в античную филологию. Хотя я уверен, подними сейчас шлагбаум, никто не вернется, поздно. Ведь ученому, как спортсмену, нужно держать форму. Итак, мы жертвы. Нам привили страсть к определенной профессии, и никто не подумал, что после прививки может появиться болезненная аллергия на другие специальности. Но делать нечего, и нас выставили перед фактом, как приговоренных ставят подышать свежим воздухом перед расстрелом. Несмотря на истраченные деньги, государству столько ученых филологов не нужно, государству требуются начальники плановых отделов, учителя и разнорабочие. Как все преступно просто: какие-то недоумки в министерстве образования или еще где-то не удосужились посчитать, сколько ученых сможет прокормить страна. В результате наши жизни исковерканы…

— А они в орденах ушли, и отдыхают! — сказал ван дер Югин.

— Но если б мы просто стали нравственными инвалидами, было бы полбеды, — сказал раскрасневшийся от возбуждения Сусанин. — Громадная беда случилась, когда нас вынудили заниматься не своим делом. В университете со мной учился талантливый парень. В любой идее, в любой теории, даже в аксиомах он находил ахиллесовы пятки и не оставлял от умопостроений камня на камне. Он был рожден для того, чтобы разрушать, и, как ни странно, двигал гуманитарную науку вперед. На место одних теорий придумывали более изощренные, выверенные, точные… Но то было в университете, а после он тоже не сумел устроиться по специальности и пошел на производство. Вступил в партию, сделал карьеру и скоро стал чем-то средним между директором и партийным секретарем. У нас уйма командиров, которые, развалив одно производство, идут разваливать следующее. Но этот, уже насобачившись, оставлял после себя только руины. Он даже умудрился, сидя здесь, в Советском Союзе, пустить по миру американскую фирму. Развал следовал за ним, как дурной запах — за человеком с испорченным желудком. Он рушил все вокруг себя, сметая любые преграды в виде ударников и многостаночников, и получал за это неплохие деньги! Трудно даже сказать, сколько бы денег он сэкономил стране, если бы его оставили в науке, но речь идет о миллионах…

— Как он пустил по миру американскую фирму? — спросил местный экстремист. — Может быть, и я так же управлюсь с химзаводом.

— Однажды он разваливал шарфовязальную фабрику, — стал рассказывать Сусанин, — и вот, некий американский концерн выразил желание закупить большую партию его продукции. Продукцию, конечно, с радостью продали. В концерне настрочили на все шарфы этикетки конкурирующей фирмы и кинули в продажу. Фирма была так дискредитирована в глазах покупателей, что через неделю всем персоналом стояла в очереди за дармовой похлебкой армии Спасения.

— Кто же просит вас, поганцев, лезть не в свое дело? — опросил Семенов и стукнул кулаком по столу с такой силой, что ван дер Югин подпрыгнул, как мячик.

— Нас не просят, нас заставляют, — сказал Сусанин. — И ты ничем не лучше нас. Пока ты был простым сельским дурачком, пока ты был тираном коровьей общины, этаким пасторальным Писсистратом, к которому граждане позвали своих владельцев, а те ничтоже сумняшеся подвергли тебя остракизму палками, пока ты был лесным анахоретом, то радовался жизни, потому что все занятия, кроме остракизма, пришлись по твою душу. Но государственную машину, видишь ли, твоя душа мало волнует. Плановому хозяйству понадобился сторож, и теперь ты зря жжешь свет по выходным.