Имя убийцы - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что это вы такое делали? — поинтересовался Лыбин, когда он проходил мимо.
— Воздухом дышал… — Ответ не блистал оригинальностью, но иного он не придумал. Мысли были заняты другим.
— Ну и как продвигается следствие, Александр Борисович? — осведомился прокурор, когда он ввалился к нему в кабинет.
— Бодро, — сказал Турецкий, садясь в кресло, которое неделей раньше облюбовал покойник.
— Зря вы сюда сели, — проворчал Сыроватое. — У нас тут все такие суеверные, в это кресло больше не садятся. А выбросить рука не поднимается, дорогое оно…
— А вы табличку мемориальную на него повесьте. Дескать, в этом кресле жил и умер насильственной смертью… Остались только вы, Виктор Петрович. Я не склонен вас подозревать, но давайте все же восстановим события того странного дня. Итак, где вы, по вашему мнению, находились утром шестого мая?
— По моему мнению, я находился в архиве, — бледно улыбнулся прокурор. — С половины девятого и до…
— И до того момента, как в жизнь вашего заведения влилась свежая струя, — подсказал Турецкий. — Вы рассказывайте, Виктор Петрович, рассказывайте.
Рассказ прокурора был самым коротким. Он не думает, что старые уголовные дела, которые он искал в архиве, имеют отношение к убийству. После майских праздников Сыроватов должен был выступать в суде с поддержкой обвинения против председателя Быстринского сельсовета, умудрившегося загнать коммерсанту из карьера Качалове новый трактор и списать его, как выбывший из строя. По свидетельствам доброжелателей, председатель сельсовета и раньше был нечист на руку, проходил свидетелем по делу о воровстве удобрений трехлетней давности. В общем, неважно. Вход в архив — под западной лестницей. По дороге в подвал он никого не встретил, вспомнил, что забыл поставить в известность Оксану, но решил не возвращаться — быстро сделает дела и вернется. Быстро сделать дела не получилось, пока нашёл нужные материалы, пока провел над ними работу… В девять пятнадцать вернулся в кабинет, проследовал мимо Оксаны, которая задумчиво смотрела в экран монитора — и это неудивительно, половицы в коридоре скрипят так, что незамеченным войти в приемную просто невозможно.
— То есть в лице Оксаны вы не заметили ничего подозрительного?
— Особо не всматривался, — пожал плечами прокурор. — Оксана как Оксана. Но вы бы слышали, как она орала…
Он понимал, что анализ имеющейся информации пользы не принесет. Нужна дополнительная информация. А лучше — спровоцировать преступника. Причем желательно так, чтобы самому не пострадать. Для этого нужны время и расчет. Сейчас ему хотелось только есть. С огромным облегчением он покинул здание прокуратуры и покатил в «Рябинку», где предложил работнице заведения стать их постоянным клиентом в обмен на подобающее гостеприимство и удобоваримую кухню.
— Дело хозяйское, — пожала плечами работница в фартуке. — Только на скидку не рассчитывайте.
И все же ему постелили свежую скатерть, меньше часа тянули с заказом, а официантка даже вымучила подобие улыбки, когда принесла поднос со свиными отбивными.
— Прекрасно, — сказал Турецкий. — Вы знаете, что Моцарт умер от свиных отбивных?
— Глупости, — фыркнула официантка. — Моцарт умер от яда завистника — это знает каждый младенец. Сейчас вспомню фамилию завистника…
— Сальери, — подсказал Турецкий. — Эта версия уже не модная. Ученые сопоставили предсмертные симптомы композитора с его последним письмом к жене. «Ах, свиные отбивные, какой божественный вкус! — писал Амадей. — Я ем за твое здоровье». Моцарт умер от трихинеллеза.
Официантка непроизвольно дернула горлом.
Мирное течение трапезы испортил телефонный звонок.
— Ну, что, мальчик Кай, ты уже сложил из льдинок слово «вечность»? — ехидно справился Меркулов. — У тебя недовольный голос. Как дела? Я понимаю, что мысленно ты обрекаешь меня на вечные муки…
— Вечные муки — это выбрать верный вариант из шести неверных, — проворчал Турецкий. — Честно говоря, уже запутался. При этом, заметь, я еще не был в Горелках и не приступал к выяснению обстоятельств гибели генерала. Костя, можно я вернусь на родину?
— Можно, — усмехнулся Меркулов. — Но это не сделает тебя счастливым. Тебе же интересно докопаться до сути? Ты должен форсировать события. Привлеки к расследованию работников милиции, надежных людей из прокуратуры.
— Серьезно? — изумился Турецкий. — Хорошо, я так и сделаю. Здесь все такие надежные. А сейчас, если не возражаешь, я поеду в гостиницу и хорошенько посплю. Не звони больше по этому номеру.
Не успел он выключить телефон, как тот опять разразился какофонией.
— Александр Борисович, — сказала Эльвира, — мы сделали запрос в сотовую компанию. Шестого мая в девять ноль-пять утра Лыбин совершил звонок. То есть сразу, как сменился и покинул здание прокуратуры. Это может ничего не значить — все мы время от времени кому-нибудь звоним…
— Кому он звонил? — оживился Турецкий.
— А вот это выяснить не удалось, — обескуражила Эльвира. — Номер закрытый.
— Не понял.
— Мы тоже рассердились, Александр Борисович, но факт остается фактом. Номер закрыт, абонента отследить невозможно, и сотовая компания не сможет нам помочь, даже если получит личное распоряжение президента России. Такое случается, вопрос лишь в дополнительной оплате при оформлении договора. Но ведь можно спросить у самого Лыбина, нет?
— Можно, — согласился Турецкий. — Возможно, этим я и займусь. Спасибо, Эльвира, вы мне здорово помогли. Если позволите, еще одна небольшая просьба. Постараюсь окупить ваши издержки…
— Вы как-то засмущались, — проницательно заметила Эльвира.
— Да, знаете ли, просьба не совсем обычная, потребует отнять ваше личное время…
— Вы не смущайтесь, говорите, говорите, — засмеялась Эльвира. — Хотите пригласить меня на свидание? В шикарный ресторан? Вы так любезны, Александр Борисович. Я женщина бесхозная, незамужняя, а вы такой видный мужчина…
— Нет, Эльвира, это по работе. — Неужели он и впрямь настолько оробел? — Только не сочтите меня за слегка тронутого…
Информация из уголовного розыска могла придать толчок расследованию. А могла ничего не значить. Он позвонил прокурору Сыроватову, чтобы выяснить, каким образом в переживаемый момент осуществляется охрана прокуратуры. Получил интересные сведения — после известных событий, о которых лучше не вспоминать, охрану усилили. Теперь Недоволин и Лыбин дежурят попеременно днем — с девяти утра до семи вечера, а в ночное время здание контролируют дополнительно два сотрудника вневедомственной охраны. То есть Лыбин в семь часов пойдет домой — ну, или еще куда-нибудь, время, как говорится, личное.
— А зачем вам Лыбин, Александр Борисович? — озадачился прокурор. — Лыбин не входит в число фигурантов по делу. Вы можете поговорить с ним и сейчас — он на посту.
«Кого хочу, того и заношу в число фигурантов», — подумал Турецкий.
— Я вынужден допрашивать всех, кого считаю нужным; — грубовато отозвался он.
— Да, конечно, — спохватился прокурор. — Никто не собирается вам мешать. Вы вольны вести расследование по собственному усмотрению…
— А в этой связи убедительная просьба, Виктор Петрович, о нашем разговоре никому не рассказывать, особенно Лыбину. И подкиньте мне, пожалуйста, его адресок…
Было шестнадцать ноль-две, когда он вошел в гостиничный номер, скинул ботинки и растянулся на диване, забросив руки за голову. От тяжких дум отвлек вкрадчивый стук в дверь. Скрипнув зубами — вот так всегда, соберешься поработать, обязательно кто-нибудь придет и разбудит, — он отправился открывать. Кто впустил в гостиницу путану?! За порогом красовалась типичная жрица любви в черных колготках и малиновой кофточке и призывно улыбалась.
— О, свят… — Пальцы машинально свелись в шепоть. Девица прыснула.
— Грустим, мужчина? А разве не грех предаваться унынию, когда полно других грехов?
— Ты тоже из милиции?
Девица чуть не подпрыгнула от изумления. Потом рассмеялась.
— А, ты шутишь…
— Тогда кто ты?
— Я Лара…
— Очень приятно. — Он саркастично обозрел «просительницу» — от странной прически до странных туфель, которые смотрелись на ней, как десантные ботинки на хорьке. — Ты из тех продвинутых женщин, что любят «Бужоле Нуво» урожая двадцать девятого года, но могут выпить и паленой водки?
— Чего? — хлопнула ресницами путана. На глаза она нанесла столько туши, что ресницы под ней утонули. — Послушай, красавчик, тебе скучно, грустно, почему бы нам…
— Спасибо, мне и так хорошо, — пробормотал Турецкий. — Экономлю, леди, финансовый кризис в стране. — Он захлопнул дверь перед ошеломленной девушкой.
Путана еще немного поскреблась в дверь — для поддержания, видимо, формы, потом настала тишина. «Что такое счастье? — думал Турецкий, стремительно засыпая. — Когда не надо врать, что тебе хорошо. Бедные путаны в этом городе — у них так мало клиентов, и за каждого приходится биться смертным боем…»