Ты умрешь влюбленной - Юлия Лист

– Теперь я должен выполнить свою работу, – проговорил он и отправился к роялю.

Вера удивленно глядела, как он прошел между столиками и сел на банкетку, откинув фалды пальто, взял несколько аккордов, проверяя звучание и настройку инструмента, закрыл глаза и несколько секунд мысленно к чему-то готовился.

Наверное, Вера на всю жизнь запомнит именно этот образ Даниеля: рояль, серое пальто с выглядывающей из-под воротника рубашкой в красно-синюю клетку, круглые очки, упавшую на лоб челку и отрешенное лицо…

Он начал играть джаз, просто сумасшедший по экспрессии и завихрениям нот, стучал по инструменту то одной ладонью в такт своей игре, то другой, отстукивал и подошвами кроссовок, носился пальцами по клавишам, как ветер. А потом запел.

Какой у него был потрясающий голос – с невероятным диапазоном, то глубокий, низкий, с хрипотцой, как у солиста «Раммштайна», порой взлетающий к потолку, как у Стивена Тайлера из «Аэросмита», то вновь он пел, почти подражая Тиллю Линдеману. И это под аккомпанемент одного только рояля! Прежде Вере не доводилось слушать такую музыку – закралось подозрение, что он сам ее написал. Было в ней много джаза и металла, каких-то шаманских ноток, благодаря постукиванию о пол и дерево инструмента, что-то кельтское, когда он пел а капелла. И как в этом странном человеке умещалось столько талантов? Он был художником, профессором искусств, а теперь Вера открыла в нем музыканта, который мог бы потягаться с любым солистом металл-сцены.

Все в зале не только перестали есть, но и разговаривать. Когда Даниель сотворил последний аккорд и громко хлопнул ладонью по панели инструмента, на некоторое время зал застыл в тишине, а потом грянул аплодисментами, от которых у Веры заложило уши.

Он отвесил несколько неловких поклонов-комплиментов и сел обратно весь взмокший, бесконечно проводя рукой по мокрой челке, которая никак не могла улечься – то поднималась гребнем, то падала на лоб.

– Сказать, что я впечатлена, – ничего не сказать, – пробормотала Вера.

– Иногда я здесь играю, по понедельникам и четвергам.

– Ты учился и музыке тоже?

– Как и всякий мальчик из семьи Ардити. Это наша общая кара. Но когда я понял, что могу писать свою музыку, ненависть обернулась большой любовью.

К ним подошел парень из-за соседнего столика, сначала он рукоплескал, что-то говоря по-испански, потом пожал Даниелю руку. Тот ответил ему тоже на испанском, между ними возникла короткая, но, видимо, очень содержательная беседа. Оба говорили довольно длинными предложениями, которые Вера едва понимала – французский и испанский местами имел некое сходство.

– Господи, ты и по-испански говоришь, – проронила она, когда восторженный гость ушел, и отпила из бокала. – Если к нам подойдут вон те китайцы, ты тоже сможешь с ними побеседовать?

Даниель не успел ответить – Вера оказалась пророчицей. Один из самых пожилых китайцев как раз направлялся к ним, поправляя полосатый галстук. И целых пять минут Вере пришлось слушать беглую, похожую на журчащий горный ручей, непонятную речь. Даниель говорил будто на родном.

– Ты напоминаешь мне героя из фильма «Области тьмы», которого играл Брэдли Купер, – сказала Вера, когда китаец наконец вернулся за свой столик. – Только тому его способности достались благодаря волшебным таблеткам.

Больше к ним никто, слава богу, не подошел. Насладившись десертом, они покинули прекрасный и удивительный «Бель Канто». Правда, Вере не понравилось, что ей не позволили заплатить за ужин. Чуть захмелевшая от вина, она долго спорила, что ей придется вернуться и тоже что-то спеть и сыграть, хотя она не умеет толком ни того, ни другого.

– Всегда восхищалась такими людьми, как ты, – сказала Вера, когда они повернули на Риволи, двинувшись наконец в сторону улицы Л’Эшикье. Было уже за полночь, но людей в городе меньше не стало. Шныряло такси, развозя гостей по ресторанам и кабакам, которые только разгонялись, то тут, то там играли уличные музыканты или просто барабанящие по банкам странные личности, работали ларьки с сувенирами и мороженым. Прохладный ветер овевал разгоряченные щеки. – Так играть и трещать по-китайски! И когда ты всему этому успел научиться?

– Дети богачей – несчастные люди. Они всегда выступают неким эквивалентом интеллигентности в семейном кругу, будто бы затем, чтобы оправдать количество денег, которыми владеют их родители. Меня готовили стать художником, потом – управлять аукционным домом. А это бесконечные переговоры с иностранцами по всему миру.

– Может быть, ты и по-русски говоришь? – улыбнулась Вера, не слишком рассчитывая на положительный ответ.

– Говорю, – ответил Даниель и тут же перешел на русский: – Моя мать наполовину русская. Ты не знала? Родная, Идит. Девичья фамилия моей бабушки с ее стороны – Архипова.

– Шутишь?

– Нисколько. Как я могу? Да и Достоевского следует читать только в оригинале. Иначе его не понять. «Бесов» я прочел раз восемь, наверное.

– «Бесов»? – еще больше удивилась Вера. Русская речь из его уст звучала мягче, чем говорят русские, но почти без акцента. – А ты революционер, оказывается…

– Пытаюсь им быть. Как видишь, изо всех сил. Иначе сейчас сидел бы в кабинете и перебирал бумаги.

– Тебя совсем не трогает судьба и репутация Ардитис?

– Это вертеп по опорочиванию того, что я люблю. Искусство, творчество и торговля – вещи несовместимые. А аукционные дома пытаются связать их. Я на светлой стороне, на стороне искусства. И никогда не перейду на темную.

– Я верю…

Они пересекли круг с памятником Людовику XIV и, скользнув в проулок под названием Вид Гуссе, вышли на площадь Пети Пер, на которой возвышалась небольшая, но очаровательная базилика в барочном стиле темно-охряного камня с фронтоном, коринфскими капителями на пилястрах и часами. Три высокие красные двери в нижней части фасада казались зевами в потусторонние миры, средняя была наполовину открыта и будто приглашала внутрь. Вокруг тишина и ни души.

– Не хочешь войти? – потянул ее за руку Даниель. – По ночам там такая благодать, тихо, пахнет воском. К тому же в Нотр-Дам-де-Виктуар потрясающие скульптуры.

Вера не ответила, завороженно последовав с ним за невысокую решетчатую ограду, к которой в нескольких местах были прикручены чьи-то велосипеды. Подсветка роняла на декор церкви таинственные отсветы, она казалась призраком, проступившим сквозь ночь.

Внутри базилика была просто огромной. Вдаль к алтарю уходили два ряда деревянных, покрытых лаком скамеек и длинный неф с типично романской аркадой. За алтарем в полукруглой апсиде виднелись полотна в тициановском стиле: парящие фигуры в сине-красных туниках, сцены из Библии и жизни святых. Выше – цветной витраж в арочном окне, выходящем на площадь. Из-за наружной подсветки картинки на стеклах пылали огнем, распятый Иисус и стоящие вокруг него фигуры