Ледовое побоище и другие «мифы» русской истории - Алексей Бычков

Странности на этом не кончаются. В руках русских князей находился богатый полон, которым они могли обеспечить свою свободу. Однако вопрос об обмене не поднимался, как если бы Игорю и его спутникам нечего было предложить Гзаку. Почему? Снова загадка.

Попытаемся все-таки разобраться в этой совсем необычной ситуации. В ряде мест «Слово о полку Игореве» оказывается куда точнее, чем летописи, особенно там, где это требовали законы рыцарской поэтики. В перечне трофеев, захваченных на берегу реки Сюурлий, нет ни рабов, ни женщин, ни стариков — никого, кто должен был оставаться в вежах. Нет там ни золота, ни оружия, а только молодые половчанки, «красные девки половецкие», вместе с которыми был захвачен обоз с одеждами, украшениями и тканями: «Рассушясь стрелами по полю, помчаша красныя девкы половецкыя, а с ними злато, и паволокы, и драгыя оксамит орьтьмами и япончицами, и кожухы начашя мосты мости по болотомъ и грязивымъ местомъ, и всякыми узорочьи половецкыми». Если вспомнить, что в конце «Слова…» синонимом дочери Кончака оказывается именно «красная девка», трудно освободиться от впечатления, что перед нами — обоз с приданым невесты, которую сопровождают подруги-фрейлины, тем более что Кончаковна действительно вышла замуж за Владимира Игоревича.

Более того, описание этого приданого удивительно схоже с приданым Марии, дочери болгарского царя Калояна, половчанки по происхождению, выехавшей в 1213 году на встречу с женихом, Генрихом Энно, императором Латинской империи, как это описывает Робер де Клари, называя ее ошибочно «дочерью Борила» (ему она приходилась племянницей): «Потом он отослал ее к императору и велел подарить ему 60 лошадей, все они были нагружены добром, и золотом, и серебром, и шелковыми материями, и богатыми сокровищами; и не было там ни одного коня, который не был бы покрыт попоной из малинового шелка, столь длинной, что она волочилась позади каждой лошади на целых семь или восемь шагов; и никогда не продвигались по грязи или по худым дорогам, так что никакая материя не была разорвана, и все были исполнены великой красоты и благородства».

Если предположить, что Игорь шел на берег Сюурлия сватать невесту для своего сына Владимира, все оборачивается вполне реалистической картиной степной свадьбы, начавшейся ритуальным «боем за невесту» с последующим «похищением» самой невесты и ее подружек (к слову сказать, тоже невест), с «грабежом» приданого, с последующим «пиром победителей», на котором пили и пели и который, согласно степным законам, в этот день проходил обязательно без родителей невесты. Последние появлялись только на следующий день, когда невеста уже становилась женой «похитителя», с которого получали калым «за бесчестие».

Но первым на следующий день появился не Кончак, а Гзак, который шел за полоном. Предостережения «сторожей» были не напрасны. Кончак пришел, когда незадачливые сваты и новобрачные оказались уже в плену. Конечно, ни о каком «трехдневном бое» говорить не приходится хотя бы потому, что самые крупные сражения средневековья заканчивались к концу первого светового дня, даже битва на Куликовом поле длилась всего два с половиной часа: «до вечера» продолжалось лишь преследование бегущего противника.

Что же касается Игоря и его спутников, то, вероятнее всего, они были повязаны половцами Гзака еще полусонными, а вместе с ними был захвачен и калым, который Игорь вез Кончаку, — то самое загадочное «русское золото», в связи с потерей которого, по свидетельству автора «Слова о полку Игореве» и к великому смущению его исследователей, оплакивали («каяли») Игоря различные народы. В самом деле, откуда у Игоря, если он шел в набег на половцев, могло оказаться «русское злато»? Теперь и эта загадка получала объяснение.

Кончак прибыл слишком поздно: если верить Лаврентьевской летописи, Гзак успел даже послать известие в Киев князьям с предложением обмена пленных, хотя последнее могло произойти и на следующий день. Вероятно, молодоженов и «красных девок» ему все-таки пришлось освободить во избежание неприятностей со стороны Кончака и донских половцев, к числу которых Гчак не принадлежал, будучи половцем поднепровским. Но на Игоря и остальных такая неприкосновенность не распространялась. Если вспомнить, что в 1168 году Олег Святославич, старший брат Игоря, захватил вежи Гзака, пленив его жену и детей, можно допустить, что половецкий хан взял реванш. Неизвестно, какие отношения у Гзака были с Кончаком, во всяком случае, недружественные. Вот почему, отпустив Игоря на поруки, он все-таки отправился в Посемье грабить земли новоявленного зятя Кончака, не поддавшись на уговоры обратиться против их общего с Игорем врага, переяславльского князя Владимира Глебовича, куда тотчас же отправился сам Кончак.

Насколько вероятна такая версия?

Она основана на точном прочтении источников, хорошо согласуется с ними и с общим укладом русско-половецких отношений, разрешая многие недоуменные вопросы. Она объясняет характер экспедиции (или «поездки») Игоря, опасения и колебания его спутников, снимает загадку «первого боя» и наличия в руках Игоря «русского золота», являвшегося калымом за невесту для сына. Вместе с тем можно привести еще ряд фактов, подтверждающих выдвинутое объяснение.

Сватовство в те времена было делом длительным даже среди друзей, и, судя по примерам, сохраненным летописями, между сговором и свадьбой проходило несколько лет, причем малолетние невесты могли до свадьбы подрастать в доме своих будущих мужей, играя в куклы, как, например, Верхуслава, дочь Всеволода Юрьевича Суздальского, которой было всего восемь лет, когда в 1187 году ее венчали с Ростиславом Рюриковичем. А ему было около пятнадцати — столько же, сколько в 1185 было Владимиру Игоревичу.

Однако по тем временам это был «возраст зрелости», в это время юноша мог заводить семью, а княжич получал собственный удел. Вероятно, дочери Кончака было 13–14 лет, а вернулись они на Русь в последних числах 1187 года уже с первенцем, которому должен был исполниться год. Что подготовка этого брака началась задолго до поездки, сомневаться не приходится. Летопись даже называет человека, занимавшегося переговорами с Кончаком: им был Ольстин Олексич, сопровождавший Игоря и его сына, жениха, в Степь. За два месяца до майских событий он тоже находился «в половцах» с какой-то миссией, и ехал он не с мифическими «ковуями», которые затем превратились в «черниговскую помощь», а просто «ко вуям своим», то есть к дядьям по материнской линии: родственники среди половцев были как у князей, так и у бояр, каким предстает по полноте своего имени Ольстин Олексич.

Предрешенность женитьбы Владимира Игоревича можно вывести также из того, что молодой княжич выехал к отцу «из Путивля», только что полученного им в удел, то есть уже князем, что неизменно предшествовало свадьбе, которая, таким образом, завершала выделение юноши из семьи и свидетельствовала о его самостоятельности и независимости.

Текст «Слова…» сохранил еще одну любопытную деталь, так и не понятую многочисленными исследователями древнерусской поэмы, более того, истолкованную в прямо противоположном смысле. Речь идет о желании Игоря «копие приломити конец Поля половецького», что всегда воспринималось как желание вступить в бой с половцами. Между тем выражение «приломить копье», то есть ликвидировать возможность продолжения боевых действий, было этикетной формулой заключения мира, тем более что указывалось, где это должно произойти: не в Поле, а на его границе. Существование схожего обычая отмечено и в русско-литовских летописях под 1375 годом, где Ольгерд, заключая мир с московским князем Дмитрием Ивановичем, выговаривает себе право «копье о стену замковую сокрушити», что, наряду с заключением мира, подчеркивает характер его «завоеванности».

Ярославна, кто она?

На Дунае Ярославны голос слышен,

чайкою неузнанною рано утром стонет.

А кто такая — Ярославна? Жена Игоря?

Игорь княжил в Путивле до 1179 года, а затем сел в Новгороде-Северском.

В списке «Слова о полку Игореве» (БАН, 16.5.15) перед текстом приведены следующие сведения:

«В лето 6659 месяца апрелиа в 15 день родился князь Игорь Святославичь в святом крещении нареченъ Георгием. В лето 6692 оженися на княжне Ефросинии Ярославне князя Галицкого…»

Ныне принято считать, что в 1184 году Игорь женился на Ярославне (притом оба они венчались первым браком), после чего у них в 1172 году родился сын Владимир. Сын родился на шесть лет ранее брака!

Но если Ярославна — дочь Ярослава Владимировича Галицкого — Евфросинья, то, согласно Любечскому синодику, Евфросинья Ярославна была женой князя Феодосия. Почему жена Феодосия плачет на забрале о князе Игоре-Георгие?

Ужасно, но, вероятно, автор «Слова…» плохо знал обстоятельства описываемых событий, кто на ком был женат, куда и зачем совершался поход. И, несмотря на всю путаницу в изложении событий, многие уверяют, что автор поэмы сложил ее по горячим следам и был сам участником этого грандиозного дела.