Дот - Игорь Акимов

Улыбаясь, Тимофей аккуратно взял двумя пальцами плоский штык — и отвел в сторону.

— Ах, ты вот как!..

Немец озлобился, отступил на шаг, потом, для удобства, еще на один — и сделал выпад вперед штыком. Как на учении. Словно чучело колол. Он бы мог убить этого пленного — если бы ткнул в полную силу; но не сделал этого. Он не мясник. Не убийца. Он солдат. Вот в бою — другое дело…

Он ткнул — и ждал реакции. Какой угодно: крика боли; если не крика — то стона; как минимум — испуга в глазах; или шага назад, попытки освободиться…

Ничего. Абсолютно ничего. Правда, в момент укола пленный напрягся, — но лишь для того, чтобы не отступить, и уже в следующее мгновение он опять стоял расслабленный и бесчувственный. Как это чучело могло знать, что его не убивают, а только ставят на место?..

Штык вошел не глубоко. Он проколол грудину — и застрял в ней. Если бы это был удар, а не укол, пленному был бы уже капут. Здорово у меня это получилось! — подумал немец, и выдернул слегка зажатый в кости штык. Крови на нем было немного, но как украшал этот мазок тусклую сталь! Будет, о чем рассказать дома… Немец ощутил даже приязнь к этому русскому, и что самое удивительное — в нем не было и малейшего сопротивления этой приязни.

Тимофей понял, что первая схватка выиграна; теперь нужно было развить успех.

— Айн момент, — сказал он и повернулся к подошедшему Залогину. — Подай лопату.

Забрать лопату у Залогина — вот о чем Тимофей помнил все это время. Забрать лопату, пока прекраснодушный интеллигентик не пустил ее в ход. Вот когда обоим был бы точно конец. Ну — зарубил бы Залогин этого никчемного немца; а кто будет убивать остальных?..

Немец не препятствовал. Он не понимал, что происходит, но чувствовал, что произойдет нечто необычное. Его укол штыком убил скуку; теперь его душа проснулась: он стал зрителем.

Тимофей поставил лопату на черенок, зажал конец лезвия пальцами, будто собирался делать самокрутку, — и вдруг свернул лезвие трубочкой до самого черенка.

— Это айн, — сказал Тимофей, — а теперь цвай. — И развернул железную трубочку в лист.

Этот трюк Тимофей когда-то видел в цирке. Там был такой мужик, голый по пояс. Когда он принимал эффектные позы, и мышцы на его руках и торсе то чудовищно вздувались, то начинали шевелиться, словно в каждой из них жило какое-то существо, — от одного этого зрелища публика приходила в экстаз. А что он вытворял с железом! Под его пальцами оно становилось податливым, как пластилин. После каждого трюка он подходил к публике: потрогайте — настоящее железо! Когда Тимофей рассказывал об этом, приятели отмахивались: да не может того быть, чтоб та лопата была из магазина! уж наверняка изготовлена по спецзаказу; ты что — сам не металлист? не знаешь, каким мягким — если намешать в него какого дерьма — может стать железо? а может — и того проще — та лопата, и кочерга, и гриф штанги — все, что он скручивал — были не из железа, а из свинца? да и подходил твой мужик наверняка не к случайным зрителям, а к своим, к подставе… Но приятели этого не видели, а Тимофей видел. И поверил. И решил научиться. Дело не в силе — в своей силе он не сомневался. Тут какая-то особая сноровка была нужна. Уж он намордовался с той лопатой! Она сминалась — он ее тщательно выравнивал молотком — она опять сминалась — и так много, много раз, пока он не понял, как делать: на левый указательный палец — самый первый, самый важный заворот, а дальше все просто. Тимофей довел это действие до автоматизма — и только тогда на новенькой лопате продемонстрировал своим изумленным приятелям. Выходит, что лопата, свернутая перед немцем, была третьей в его жизни.

Немец повертел ее в руке, слегка напрягся, попытавшись согнуть край измятого лезвия, покачал головой. Увиденное не укладывалось в его сознании. Наконец улеглось — и взорвалось неожиданной вспышкой. Немец словно вырос, в его глазах вспыхнул восторг, в движениях — стремительность. На его крик и зазывные движения рукой прибежали пятеро солдат. Немец отставил винтовку и объяснил, что и как здесь произошло, причем с таким видом, словно это ему удалась такая штука.

Тимофей прислонился к створке ворот. Винтовка стояла рядом. Даже тянуться за нею не надо — просто бери… Что это: шанс? или только искушение? Состояние, пережитое минуту назад, когда он сам смог идти, а потом выиграл поединок с охранником, исчезло так же вдруг, как и возникло. Еще минуту назад он бы не размышлял, он бы все сделал автоматически. Может быть, это была бы последняя минута в его жизни, но он бы своего шанса не упустил. Но та минута прошла, сейчас он был бесплоден; даже думать толком не мог, хотя о чем тут думать…

Вдруг он осознал, что у него в руке лопата. Новая лопата. И веселые солдаты напирают на него, что-то по-своему лопочут, тычут пальцами в лезвие, показывают: давай, скрути!

Не смогу.

Не потому, что физические силы кончились, — кончилось что-то в душе. В ней опять образовалась пустота, но пустота другая. Эта пустота не могла похвалиться девственностью: Тимофей явственно ощущал, что некое зачатие уже произошло, уже что-то живет в душе; еще немного — и это что-то можно будет разглядеть…

Это был страх.

Пока еще маленький, еле заметный живчик, но он рос на глазах, у него прорезались зубы: не смогу, не смогу, не смогу… Еще немного — и немцы этот страх увидят. То-то потешатся!..

Их лица, искаженные плывущим зрением, плясали перед Тимофеем, навязывали ему себя, не давали сосредоточиться; не давали остаться наедине с лопатой. Наедине с собой. И это — теперь — мой мир? Эти твари — теперь — решают мою судьбу? Да им и в голову не приходит, что у тебя есть какая-то судьба. Ведь ты для них существо, а не человек…

Первое — закрыть глаза, чтобы не видеть их, отделиться от них.

Тимофей закрыл глаза.

Второе… что второе? Вспомни… Ага, вот оно. Тимофей снова вспомнил Кешу Дорофеева, и как танк заживо хоронил в мелких окопчиках его товарищей, и как в упор — ни за что! — пристрелил парнишку палач Пауль. За них — за каждого — ты должен поквитаться. И ты поквитаешься!

Тимофей открыл глаза. Холодные, ничего не выражающие. Одним жестом отвел от себя немцев. И ведь послушались, отступили. Что теперь? Ах, да, — лопата… Получите. Свернул — и развернул.

Немцы подняли гвалт — как дети в цирке. Теперь не убьют. Теперь тебя пустят к тем, кому пока позволено жить.

Встретился взглядом с Залогиным. Герка стоял, бессильно прислонившись спиной к противоположной створке ворот. Новую лопату как держал поперек, приготовившись к схватке, так и не опустил, забыл о ней. Вот кто умрет рядом с тобой, даже не подумав о том, что умрет, что есть еще какие-то варианты. Не вспомнив о долге, о присяге. О возможной бесконечно долгой жизни. Настолько долгой — что пока не надоест. Умрет потому, что он рядом с тобой, потому, что если он отдаст свою жизнь — может быть — останешься жить ты…

Тимофей улыбнулся ему одними глазами. Не боись! Выдюжим…

Позвали фельдфебеля. Тот пришел, скептически настроенный, но, увидав изувеченные лопаты, восхищенно выпятил губы.

— Ловкая работа! — И этот потрогал мятое лезвие, как бы желая убедиться, что металл настоящий. — Но ведь так он изведет весь инвентарь. Еще одну лопату жалко, камрады, а? Дайте-ка ему что-нибудь ненужное, только потолще, потолще!.. — Он огляделся по сторонам и вдруг обрадовано звякнул струнами в своем горле. — О, святой Иосиф, как же я мог забыть! Ведь у этих русских есть такая национальная игра… — Он прищелкнул пальцами. — Я только что видел подкову… Да вон же она! — И фельдфебель указал на подкову, прибитую к заднику телеги.

Тимофею было все равно, о чем лопочет фельдфебель. Главное — голос у него был добродушный; значит — опасности нет. Закрывать глаза нельзя; сейчас закрытые глаза выдали бы слабость. Но как узнать: открыты они или закрыты? Волна, которая только что несла Тимофея, куда-то ушла, багровый занавес колебался то ли вокруг, то ли внутри Тимофея. И вдруг он увидал подкову; как ему показалось — перед самым лицом. Тусклое окисленное железо, еще не отполированное землей. На подкову он среагировал сразу. Тут и объяснять ничего не требовалось. Правда, у него в роду гнуть подковы считалось бы пошлым, если б там знали такое слово. Но… желаете — получите. Тимофей цапнул подкову, однако промахнулся; второй раз потянулся за нею осторожно…

Потом он помедлил немного. Он вовсе не собирался с силами, как думали немцы, а просто ждал, когда рассеется багровая завеса. Он перекладывал подкову из руки в руку, словно примерялся, и ничуть не спешил, и наконец дождался, что завеса стала рваться, расползаться на куски, и в поле зрения ворвались возбужденные лица немцев, и оловянные пуговицы их мундиров, и новенькая портупея фельдфебеля, и даже триангуляционная вышка на дальнем холме почти в двух километрах отсюда. Сколько раз, проверяя дозоры, Тимофей видел эту вышку то слева, то справа от себя, весной и осенью, в полдень и в лунные ночи…