Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган

— А как же музыка? Картины? Дурацкий «Винни-Пух» на латыни?

— А, ты про ту книжку, что на полу лежит? Да-а, я там был сегодня, тоже заметил. Все пациенты при виде этой книги пугаются.

— Еще бы.

— Нет, серьезно — «Winnie Ше Ри»?! Как прикажешь это понимать?

— У моей девочки полно проблем, но отсюда она выходит с новыми.

— А зачем тогда приходит, братишка?

— Чтобы поговорить. Ей нравится беседовать с умными людьми. Но часто они ее раздражают.

— Неудивительно. Ей-богу, ты бы видел, какие фокусы иногда выкидывает эта докторша. Кабинет для нее вроде сцены… нет, она, конечно, умная и добрая, но выпендривается — страх! Ты посмотри на нее, малыш, она ж щас лопнет от важности. Хочет всем добра, но, елки-палки, некоторые люди просто невыносимы, сечешь?

— Она рассказывает о себе. Разве это не против правил?

Паучок только закатил свои восемь глаз и продолжил изящное шествие по набору чернильниц в стиле ар-деко.

— Ща будет концерт, смотри в оба, — сказал он на прощание.

— Подруга моего детства, Анна Фрейд, так и не вышла замуж. Возможно, она слишком долго купалась в славе своего отца. Впрочем, его блеск, его выдающийся ум пьянил нас всех. Кстати, я была его пациенткой.

Вообще-то моей подруге понравился этот рассказ: Мэрилин с удовольствием разбалтывала подобные интеллектуальные сплетни мистеру Страсбергу. Многое из того, что в Актерской студии считали психоанализом, на деле представляло собой сплетни об аналитиках и писателях, и им всегда легчало — как легчало и Мэрилин — при мысли, что блестящие умы Европы подвержены тем же человеческим драмам, что и американские.

— Моему мужу было бы очень интересно поработать над вашим комплексом Анны Кристи, — сказала доктор Крис.

— Не позволяй ей зазнаваться, — тявкнул я, но моя хозяйка только нежно погладила меня по голове. — Ни в какие ворота! Ты платишь этой дурной тетке, чтобы она самоутверждалась за твой счет. Все эти стильные штучки, классическая музыка, мерзкие пресс-папье — фу! Вдобавок она без конца вынуждает тебя думать о твоих мужчинах — да как! Без умолку треплется о своих чудесных мужчинах!

— Помолчи уже, Маф, — сказала Мэрилин, опять погладив меня по голове. — Ему не по себе в замкнутых пространствах.

— Моя подруга Анна обожала собак. Фрейд отлично знал, как полезно иметь собаку в приемном кабинете. Он и сам не мог жить без своих чау-чау. — Доктор Крис встала из-за стола и разгладила кардиган, затем подошла к самому высокому книжному шкафу и осторожно достала со средней полки какой-то томик.

— Когда мы поженились, мой муж работал куратором по скульптуре и изобразительному искусству, — сказала она. — В Венском музее истории искусств.

— Культурные люди!

— Кто именно?

— Ну, ваш муж, например. Разве он не культурный человек?

— Конечно, культурный. Мне кажется, он первым поженил… скажем так, интересы психоанализа с инстинктами изобразительного искусства.

— Поженил?

— Считайте, вы меня подловили.

Бывали дни, когда уравновешенная натура доктора Крис переставала быть такой уж уравновешенной. Пациенты нередко находили ее нервозность забавной и в то же время успокаивающей: разве не здорово, когда у твоего аналитика руки дрожат сильнее, чем у тебя? Принимая Мэрилин, она то и дело обнажала свои слабые места — а Мэрилин блестяще делала вид, будто ничего не замечает. Доктор Крис становилась одинокой женщиной, заточенной в собственном прошлом и с удовольствием говорившей о том, что когда-то много для нее значило — и чего больше нет. Не для того ли она слушала между приемами классическую музыку, чтобы вернуть свое сильное, прекрасно справляющееся с трудностями «я», подкрепить историческое эго, ощутить сладкий вкус законсервированной прошлой жизни? Мэрилин порой внимала ей так, словно отбывала наказание.

Пояс юбки впился ей в живот, и она поерзала в кресле, вспомнив, что в детстве тоже нередко испытывала подобный дискомфорт.

— Мой муж много лет посвятил изучению карикатуры и мимики в искусстве — потом он опубликовал научный труд на эту тему. — Мэрилин опустила на меня глаза и скорчила смешную гримаску — ее губы сложились в безупречно круглое «о».

— Вам не кажется, что вы зарабатываете себе на хлеб именно мимикой?

— О да. Но я стараюсь пополнять репертуар.

— Вас разозлил мой вопрос?

— Очень бестактный вопрос с вашей стороны, доктор Крис. Но ничего, бестактностями меня не удивишь. Я привыкла.

— Интересно. Карикатура выявляет сходства через искажение действительности. Вам кажется, что от вас требуют исключительно сексуальной мимики?

— Любая мимика сексуальна.

— Хорошо. Мы к этому еще вернемся.

— Доктор Крис, почему бы вам просто не показать то, что вы хотели показать? Вы ведь для этого достали книгу. Зачем вы томите и себя, и меня?

— Сдается, вы сегодня чем-то рассержены, Мэрилин.

— Сдается, вы тоже.

Я лизнул Мэрилин руку и терся об нее носом, пока меня не шлепнули. Тогда я окинул взглядом книжный шкаф и поразился, какой самонадеянностью веет от его содержимого. Стоявший на полке Будда улыбался печальному повороту, который приняла история. Мне всегда было трудно принимать Будду всерьез: его простое жирное лицо, кажется, выражает неизменный восторг перед перспективой вечности.

Доктор Крис раскрыла книгу, снятую с полки, — переплетенный сборник научных трудов Американской психоаналитической ассоциации. Выглядел он очень внушительным и тяжелым. Доктор Крис положила раскрытый том перед моей хозяйкой, и я успел заметить имя автора статьи: Эрнст Крис — и год публикации: 1956. Чувство, которое Мэрилин испытала в тот момент, передалось мне через ее руки — довольно приятная, даже освобождающая уверенность в том, что доктор Крис хочет подорвать ее самооценку. Мэрилин уже давно рассказала доктору Крис историю своей жизни, и той удалось выпытать ее самые сокровенные, потаенные страхи — она обращалась с Мэрилин как с травмированным ребенком. Теперь же лечение пошло по другому курсу: моей хозяйке предстояло выдержать несколько ударов по собственному «личному мифу». Впрочем, она была не прочь его подорвать: зимой Мэрилин исчерпала запас прежних радостей и больше всего мечтала освободиться от старого «я». Несколько месяцев назад ее мысли начали менять оттенок, как будто менялось ее внутреннее время года. Она стала принимать больше успокоительных и вела себя так, словно хотела перехитрить свои прежние ожидания. Она бросала старых друзей и примеривала новый образ: верно, Мэрилин играла серьезную актрису, и то была самая важная роль в ее жизни. Из-за этого она постоянно балансировала на грани помешательства, манипулировала реальностью, пытаясь соответствовать требованиям некоего страшного, непостижимого идеала. Я наблюдал за ней и видел, как по ночам ее душат слезы и приступы паники. И я стал замечать в хозяйке новую железную веру в то, что все должно измениться — или закончиться раз навсегда.

— Карикатура — способ потешить себя и других, — сказала доктор Крис. — Но она может воплощать отрицание или искажение своего истинного «я». Вероятно, Анна Кристи надеется, что мужчины скажут ей, кто она на самом деле. Вероятно, ей недостаточно быть просто женой и дочерью.

— Умно, — сказала Мэрилин.

— Люди так устроены. И женщины, и дети. Мы часто надеемся на мужчин, а потом злимся, что так на них полагались.

— Это проблема Анны?

— Возможно. Но не ваша ли?

Я поднял глаза на Мэрилин, а она немного подалась к столу и задумчиво вздохнула. «Давай, скажи! — велел я. — Не успокоюсь, пока ты не скажешь. Вперед, не бойся. Как твой единственный пес, я требую, чтобы ты подала голос». Мэрилин улыбнулась.

— Может, это и ваша проблема, доктор Крис.

Умничка!

И что же сделала аналитик, дочь великого педиатра Оскара Рие, подруга детства Анны Фрейд и пациентка самого Фрейда, что сделала она в ответ на замечание моей хозяйки? Поправила карандаши в стакане, подошла к окну, приподняла деревянные жалюзи и переложила индийскую подушечку с одного края дивана на другой. Затем повернулась к нам с безмятежной улыбкой на устах и стала цитировать книгу, что лежала раскрытой на ее письменном столе.

— «Начать хотелось бы с одного конкретного случая из моей практики», — прочитала она.

Мэрилин незаметно стиснула меня в руках. Люди часто поступают так со своими животными: обнимают их, хотя на самом деле обнимают самих себя.

— «Речь пойдет о небольшой группе людей, — продолжала доктор Крис, — чей биографический образ собственного «я» представляет собой особенно тугой узел и включает все периоды жизни, начиная с раннего детства. Личная история — не только существенная часть их представлений о себе, что вполне предсказуемо, но и ценная собственность, которой они очень дорожат».