Грань - Елена Александровна Асеева

немного погодя, видимо, включив остатки своей соображалки, решил прервать занятие некошных. Однако не тут-то было, потому как ни руки, ни ноги, ни даже приткнутая к фанерной перегородке спина и голова не двигались. Выходило так, что это кровавое месиво, нанесенное сверху на него, каким-то чудным образом обездвижило хозяина дома. Живыми, не лишенными движения оставались лишь рот, который мог широко открываться, закрываться и протяжно, то звонко, то глухо, то сипло, то хрипло кричать, да глаза, кои могли следить за занятием некошных.

Шайтан и Луканька, еще пару раз обмакнув кисти в черепок, домазали оставшиеся, не заполненные кровью части тела Виктора и, кинув кисточки внутрь черепа, принялись вытирать руки о задранный кверху подол своего одеяния, при этом очень внимательно разглядывая свою жертву, вроде как видя ее впервые. Вскоре они полностью оттерли руки от крови, опустили свои черные балахоны, и Луканька, обращаясь к собрату, спросил:

– И чего сначала – ногу или руку?

– Конечно, ногу, очень удобно она лежит, – кивая на вытянутые вдоль пола ноги, ответил Шайтан.

Затем он наклонился к черепу, осторожно взял его широко расставленными кончиками пальцев так, чтобы не испачкаться, потому как тот теперь и снаружи был обильно залит багровой субстанцией, и, сделав пару шагов, подошел к фанерной перегородке и поставил его на пол рядом с Витюхой.

И пока Шайтан там пристраивал свой необыкновенный череп, Луканька, прищурив глазки, ехидно глядел в осоловелые очи хозяина дома. И в этих прищуренно-ехидных глазенках багряного цвета рассмотрел несчастный, потерявший человеческий облик алкоголик, зло и тьму, сдобренные алой кровью, увидел он в этих очах вынесенный ему приговор – приговор-муку!

Луканька оскалил морду и тихо загоготал, вернее за-га-га-тал, точно гусак. Его приподнявшаяся вверх нижняя губа явила Витьку острые, длинные клыки, на которых пухли черные круглые слюни.

«Бежать… бежать…бежать!» – закричало что-то внутри хозяина дома – наверно, то, что еще сохранило мозги и какие-то остатки света.

– Нет, шлёнда плешивая, не удастся тебе убежать, – громко тарахтя, вмешался в мысли Витюхи холодильник, продолжающий стоять в сенцах, и демонстративно распахнув и запахнув дверцу, показал свои черно-синие пустые внутренности, гулко плюхнув ртом-щелью.

Не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой, несмотря на все попытки, Виктор принялся протяжно выть… Протяжно, словно собака, которая потеряла дорогого хозяина и осталась навеки одна, надеясь лишь, что, может быть, кто-нибудь услышит ее зов и придет на помощь.

«У-у-у!» – поддержал его вой усмехающийся Шайтан и, подойдя к вытянутой левой ноге Витька, небрежно оправил свое черное одеяние да удовлетворенно провел руками по основаниям наростов, отчего оттуда вниз на подставленные ладони посыпалась ореховая мельчайшая пыль. Еще миг она осыпалась, будто снег в зимнюю непогоду, а когда ладошки переполнились ею, некошный неторопливо нанес эту пыль на рога и ровным, гладким слоем распределил по поверхности оных. Затем все так же неторопливо, будто наслаждаясь вылетающим изо рта несчастного алкоголика воем, Шайтан наклонился к его ноге и поднял с пола небольшую пилу с двумя ручками, в простонародье именуемую «Дружба-2». Некошный крепко обхватил пилу за одну ручку, а та, тихо дзынькнув металлическим, тугим полотном с острыми, короткими зубцами, заиграла своим плоским телом над протянутой ногой Витюхи, как раз над коленным суставом. Луканька же тем временем медленным, размеренным шагом обошел ногу Виктора и, подойдя к его колену, встал напротив собрата, схватив колеблющуюся, изгибающуюся пилу за свободную ручку. И несчастному хозяину дома стало понятно: он точно так же, как и Шайтан, наслаждается воем своей жертвы, получая радость от беспомощного состояния человека.

Крепко сжимая пилу в руках, некошные неторопливо опустили злое, пилящее острие на ногу, врезавшись им как раз в полотно брюк, напитанное кровью. Плоские, короткие зубья, поочередно разведенные в разные стороны – один вправо, другой влево, чтобы в процессе пиления не зажималось полотно пилы, разорвав ткань брюк, впились в кожу, мясо, плоть ноги, вызывав обильное кровотечение… Теперь Витек уже не просто воет – он кричит так громко, как только может кричать человек, подвергающейся страшной, непереносимой муке. Он чувствует, как острые зубцы, врезаясь в ногу, разрывают на ней вены, жилы, мышцы…

Вжик-вжик-вжик – визжит пила, ерзающая по живой плоти ноги, и почти багряная кровь, стекая по коже, плюхается какими-то огромными плевками на линолеум, достигает изредка переступающих на месте копыт некошных, докатывается до другой ноги несчастного хозяина дома.

– А-а-а… собаки вы драные! – выкрикивает хриплым голосом Виктор и от ужасной боли теряет сознание.

Густой, тягучий туман, синий в красный горошек, плывет перед его очами, перед его словно умирающим мозгом.

– Не ори так, – слышит Витька голос Луканьки и ощущает внутри носа и головы крепкий, удушливый запах… этого… этого… нашатыря.

Миг спустя синий туман точно гаснет, а красные, большущие, с фундук, круглые горошины все еще витают перед глазами. Они ударяются друг о дружку и тихо-тихо, едва различимо позвякивают, как пустые стеклянные бутылки. И через эти красные горошины, как сквозь осколок цветного стекла, открыв глаза, хозяин дома увидел Луканьку. У некошного в руках, густо окаченных кровью, находился небольшой тампон белого, иссиня-белого цвета. Луканька поднес его к носу мученика, стараясь впихнуть его Витюхе чуть ли не в ноздрю. И от этого бьющего в нос запаха красные горошины медленно-медленно начали разлетаться по комнате, покачиваясь и кружась в воздухе, а достигая преграды в виде стены или потолка – лопаться, издавая негромкое бах! бух! бах!

Острая боль, ненадолго покинувшая Витька, вернулась опять, и с удвоенной силой заболела кровоточащая нога. Слегка раскрыв рот, несчастный, пропивший мозги алкоголик попытался закричать… Только теперь голос его хриплый был чуть слышим, а раскрывшийся рот немного погодя сомкнулся, тяжело хлопнув челюстями…

Опустив глаза, Витюха посмотрел на свою ногу и узрел где-то в глубине распиленного колена замершую на середине пилу. Густая, красная жизненная жидкость пузырилась по поверхности раны, весенними ручейками выбивалась из нее кровь и тонкими струйками стекала вниз, и в этих кровавых водах плавали плохо различимые жилы, вены и мышцы белого, синего цветов. А багряная кровь уже перекрасила и пилу, и ручки на ней, и штанину Витька, и балахоны некошных в кровавый цвет. Шайтан стоял со своей стороны ноги и, слегка согнув спину, крепко держал ручку пилы, боясь, верно, что, отпущенная им, она тотчас утонет в кровяной жиже.

– Давай-давай, Луканька, – обратился он к собрату, подбадривая его. – Еще немного, еще чуть-чуть, и все – нога в наших руках.

– Не торопи меня, – усмехнувшись и выгнув дугой верхнюю губу, откликнулся Луканька. – Разве ты не видишь, что тот,