Моё! - Роберт МакКаммон

Они правы.

Лаура выключила свет и попыталась заснуть. Это получилось минут через двадцать, и тогда ей приснился сон. В этом сне какая-то женщина держала за шкирку кричащего младенца и вопила куда-то в море голубых огней:

— Давайте, идите сюда, свиньи гребаные, давайте, я не собираюсь вам задницу лизать, и никому не буду!

Она трясла ребенка, как истрепанный флаг, и снайпер на крыше позади Лауры передавал по рации, что не может снять женщину, не повредив ребенка.

— Валяйте, вы, ублюдки! — вопила женщина, ее зубы поблескивали. Кровь разбрызгалась по желтым цветам ее платья, и волосы ее были того же цвета. Давайте, мать вашу так! Слышите меня?

Она опять встряхнула ребенка, и его вопль заставил Лауру болезненно содрогнуться и отшагнуть под защиту полицейских автомобилей. Кто-то скользнул мимо нее и попросил убраться с дороги. Кто-то еще заговорил в громкоговоритель с женщиной, стоявшей на балконе квартиры. Слова гремели, как раскаты грома, по широкой и изнемогающей от духоты постройке. Женщина на балконе перешагнула через мертвого мужчину с разбитой, как глиняный горшок, головой и поднесла пистолет к черепу младенца.

— Идите и возьмите меня! — завывала она. — Валяйте! Вместе отправимся в ад, о'кей?

Она стала смеяться кокаиновым хихиканьем, и нечеловеческая трагичность этого безнадежного смеха обрушилась на Лауру и заставила ее отступить. Она уперлась в стену других репортеров — телевизионщиков, прибывших на место. Они были суровы и профессиональны, но Лаура увидела что-то вроде темной радости в их глазах. Она не могла глядеть в их лица без чувства стыда.

— Психованная сука! — завопил кто-то — мужчина из местных. — Оставь ребенка!

Раздался другой голос, женский:

— Пристрелите ее, пока она не убила младенца! Кто-нибудь, застрелите ее!

Но сумасшедшая ходила по балкону, как по сцене, прижав дуло пистолета к черепу младенца, и аудитория на автостоянке внизу разрасталась.

— Хрен вам я его отдам! — заорала она. — Хрен вам! Огромная ее тень от прожекторов плясала на стене, и ночные бабочки вспыхивали в лучах.

— Говорила я ему! Говорила! У меня никто мое не отберет! Клянусь Иисусом, я ему говорила! — Вырвался всхлип, и Лаура увидела, что тело женщины трясется. — Хрен отдам! Видит Бог, никто у меня мое не заберет! Мать вашу! — заорала она на огни, на полицейские машины, на телекамеры, на снайперов и на Лауру Бел. Мать вашу!

В соседней квартире кто-то заиграл на электрической гитаре, звук взмыл до невыносимой громкости, и гитара, рев мегафона и треск уоки-токи, гомон репортеров зевак, бешеные крики сумасшедшей слились в один ужасный звук, который с тех пор Лауре всегда будет представляться голосом самого Зла.

Женщина на балконе повернула лицо к ночи и открыла рот в зверином крике.

Пап!

Выстрелил снайпер. Как хлопушка.

Пап!

Сработал пистолет в руке женщины, когда ее затылок разлетелся на куски.

Лаура почувствовала на своем лице что-то теплое и влажное. Она задыхалась, ловила ртом воздух, вырываясь из сна.

Над ней склонилось лицо Дуга. Свет был включен. Он улыбался чуть припухшими глазами. Она поняла, что он ее только что поцеловал.

— Привет! — сказал он. — Прости, что я так поздно. Она не могла заставить свои губы что-нибудь произнести. В ее сознании еще оставались эти постройки, душная июльская ночи и мотыльки, кружившие перед огнями, пока полицейские освобождают здание.

— Преступница обезврежена, преступница обезврежена, — услышала она голос полицейского, говорившего по уоки-токи. — Три трупа, капитан. Ребенка она забрала с собой.

— Поцелуй для меня найдется? — спросил Дуг. Она разок поцеловала его в щеку и ощутила запах духов — не своих.

— Дождь, — сказал Дуг, развязывая галстук. — И на дорогах черт знает что делается.

Лаура закрыла глаза, прислушиваясь к Дугу, двигающемуся по спальне. Дверь шкафа открылась и закрылась. Прожурчала вода, сначала в туалете, а затем в раковине. Чистит зубы. Теперь полощет горло специальными каплями.

«Когда он поймет насчет билетов? — подумала она. — Или ему уже наплевать?»

Она положила руки на выпуклость живота. Ее пальцы переплелись и сомкнулись. На этот раз, слава Богу, она уснула без сновидений. Дэвид в ее чреве затих. Дуг положил руку на живот Лауры, почувствовал тепло младенца, а затем присел на край кровати, глядя на свою руку и вспоминая, где она сейчас была.

«Ах ты гад, — сказал он себе. — Глупый и себялюбивый паразит».

Он чувствовал, что пухнет от лжи, плавает в собственном вранье. И как только он может смотреть в глаза Лауре! Но он был из тех, кто выживает, и у него был хорошо подвешен язык, и он будет делать то, что приходится делать в мире, где ты хватаешь, что можешь схватить и когда можешь.

Во рту держался противный вкус. Дуг вышел из спальни, прошел на кухню, открыл холодильник и вытащил пакет апельсинового сока, налил себе в стакан и почти допил до дна, когда увидел два билетных корешка рядом с телефоном. Это было как обухом по голове. Он забыл их выбросить, когда сводил Черил на фильм с Томом Крузом дней пять назад. Он поперхнулся апельсиновым соком, чуть не перекусив стакан. Корешки билетов. Вот они. Прямо здесь. Из кармана его брюк. Тех самых, которые он снял. О Господи! Лаура их нашла. Да пропади все к черту, чего это она вздумала шарить у него по карманам? Есть у человека право на свои секреты? Держись, не теряй головы. Просто держись. Он подобрал корешки билетов, припоминая, когда он их спрятал. Как раз после этого Черил повела его к стойке за кока-колой и молочным шоколадом. Он переводил глаза с телефона на корешки билетов и обратно. Мысль эта ему не нравилась, но почему корешки рядом с телефоном? В лицо бросился жар, он было уже выбросил корешки в мусорное ведро, но остановил руку на полпути. Нет, их надо оставить здесь. Именно здесь, где они лежат. Так, теперь допить сок. Пойти спать. Подумать и придумать объяснение. Именно так. Хорошую историю. Клиент в городе, хотел пойти в кино. Ага. Продавали пай в кинокомпании, и клиент хотел посмотреть фильм. Ага, конечно.

Лаура уж кто-кто, но не дура. Нужно придумать хорошую историю — если она спросит. Если нет… сам он не полезет.

Дуг положил корешки на место. Допил остаток сока; к концу он был очень горьким. Потом Дуг пошел обратно в спальню, где спала его жена и где свернулся в утробе ее сын, ожидая рождения. Еще по дороге он вспомнил слова Фрейда о том, что на самом деле никто никогда ничего не забывает. Он поставил будильник на пораньше и лежал в темноте, слушая дыхание спящей Лауры и вспоминая, как они обменялись обетами и кольцами и как теперь могло дойти до такого. Потом он заснул.