Красный опричник - Дмитрий Беразинский

— Вспомните Ницше и Шопенгауэра. Во-первых, почему это мы должны бояться смерти? А во-вторых, почему вам не обидно за то, что вы не жили «до», а обидно за то, что вы не будете жить «после»?

Мольтке хмыкнул.

— Мне кажется, что Артур погорячился. Ведь у реки под названием «Время» есть течение, но нету омутов и отмелей. Поэтому и обидно, что безысходность.

— А вы точно уверены, что их нету? — прищурился Карл Густав, — и точно знаете, что нет существ, способных плыть в обратную сторону?

— В чем мы вообще можем быть уверены! — сварливо произнес Альбрехт, — разве что только в том, что пора готовить мясо! Иначе нам придется есть его сырым. Господа спорщики! Прошу вас помочь повару наполнить жаровню углями!

Ромберг сказал, что вот оно — занятие достойное благородного господина, и принялся наполнять жаровню маленьким совочком. Меж тем Швебер и Мольтке решили, что фляжку с коньяком следовало бы прикончить. Фриц разлил остатки коньяка по рюмкам, и собравшиеся произнесли тост за возрождение древней расы. Черный, как цыган, Швебер пил за белокурых сверхчеловеков, а остальные уверяли его, что в Персии были и смуглые арийцы.

Когда стемнело и сготовилось мясо, его употребляли под шнапс и пиво. Выпивший немногим более обычной своей нормы, лейтенант Ромберг прочитал господам-товарищам небольшую лекцию о древнем мире: материке с красивым названием Пангея, что начал распадаться около двухсот миллионов лет назад на привычные нам континенты, и об исчезнувших материках-загадках — Гиперборее, Лемурии и Атлантиде. Его слушали, затаив дыхание, а Карл Густав без устали делился с ними сведениями, почерпнутыми из источников разной степени достоверности. Пламя костра освещало одухотворенные лица, потрясенные открывшимися им картинами из прошлого и перспективами на будущее. Сам того не желая, Ромберг подкинул дров в топку фанатизма.

Спускаясь с горы, Мольтке то и дело переспрашивал:

— Если мы потомки арийцев, то кто тогда потомки атлантов?

— У атлантов нету потомков, — отвечал Ромберг.

— А лемурийцы, с ними что?

— От лемурийцев остались только большеглазые обезьяны! — хихикал Швебер.

— А гипербореи?

— Так частенько называют русских, — ответил, не задумываясь, Карл Густав.

— Значит, остались лишь арийцы и гипербореи?

— Точно так! Но это еще ничего не значит!

— Это мы еще посмотрим!

Рождество — праздник, корнями и традициями ходящий в глубину веков, его можно назвать самым любимым и ежегодно отмечаемым праздником во всей Западной культуре. Не смотря на то, что Рождество отмечается во многих странах мира, пожалуй, самым значимым и любимым он остается в Центральной и Северной части Европы. Великое множество Рождественских песен, традиционные праздничные блюда и даже известная всем Рождественская Елка — все это древние традиции, которым мы следуем и по сей день. Немцы на Новый год и Рождество обязательно подают ярко раскрашенное блюдо с яблоками, орехами, изюмом и всеми пирогами, которые пеклись в эту неделю. Символика здесь особая: яблоко осталось от яблони познания добра и зла в раю, орехи означают тайны и трудности жизни как воплощение пословицы: «Бог дал орех, но человек должен расколоть его». Яблоки будут висеть на рождественском дереве, золотые и серебряные орехи тоже.

Первоначально Рождество отмечали только на Севере и на Юге Европы, но зародился этот праздник в той части Европы, которую теперь все мы называем Германией. Рождество 1938 года было последним мирным рождеством для немецких солдат. Оно праздновалось в обстановке беспечности и пьянящей вседозволенности. Трусливое Мюнхенское соглашение показало Германии, что ее боятся, и что ее готовы ублажать всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Англия и Франция опасались нацизма, но еще больше они опасались коммунизма. Поэтому нежно взлелеяли немецкого волкодава, не задумываясь о том, что собачка то становится неуправляемой. А аппетит ее растет с каждым днем. Единственное, что требовалось Чемберлену и Даладье — это держать пса войны рылом к востоку. И это пока удавалось. Гитлер спал и видел, как бы это возвратить себе Данциг и ту часть Померании, что после войны отошла к Польше. Чуть попозже заботливо взращенный англичанами и французами немецкий волкодав обратит свой взор на Польшу, а капающая с его языка слюна ужаснет тех, кто подкармливал его чешским и австрийским мясом. Но станет уже поздно что-либо менять.

Рождественские праздники прошли на «ура». Судетские немцы праздновали вместе со своими «доблестными освободителями», зазывая их в свои дома и усаживая на почетные места. Последнее мирное рождество многим запомнилось этой беспечностью и легкомыслием, когда еще никто ни с кем не воевал, когда немцев встречали, как долгожданное избавление. Наши герои веселились вместе с личным составом, а Зееманы в Дрездене напрасно ждали сына — из формирующихся соединений пока никого не отпускали. Альбрехт немного скучал по родным, но ничего не мог поделать — должность командира роты оказалась весьма хлопотной.

Дома Альбрехт побывал только в середине января, когда все прогрессивное человечество отмечало праздник Крещения Господня. Господа католики (и некоторые протестанты) успели отметить это грандиозное событие две недели назад, но бюргеры Дрездена жили по новому календарю. Поэтому у семейства Зееманов было двойное торжество, а Альбрехт ненадолго заслонил Господа, ибо семья его ждала больше, нежели в свое время ожидали мессию.

— Альбрехт! — удивленно сказал отец, — армия сделала из тебя мужа! Где мой желторотый мальчик в коротких штанишках? Я тебя не узнаю, сынок!

— Полно тебе, Отто! — одернула мужа Берта, — ты смущаешь нашего Альбрехта. Садись сюда мой дорогой, сейчас мы будем кушать. Я не знала, что приготовить, поэтому у нас есть и Weisswurst, и твой любимый коруонблянц… представляешь, мне даже отец помогал!

— Да полно тебе, Берта! — хмыкнул херр Зееман, — вся моя помощь заключалась в том, что я подавал зелень и специи.

Не помнящий ничего подобного с самого раннего детства, Альбрехт едва не присвистнул. Максимум, на что хватало отца при посещении кухни, так это притащить из мясной лавки продукты. Он ставил пакеты на пол и гордо удалялся.

— Он очень гордится тобой! — шепнула ему мать, когда Отто вышел пыхнуть трубкой.

Особенно трогательной получилась встреча с сестрами. Мика рассказала ему, как пыталась поступить в «юнгфольк» по примеру старшего брата, но у нее ничего не вышло — чертова близорукость все испортила. Вторая сестра, Катрин, потешалась над Микой и придерживалась традиционных взглядов из трех литер «К» — киндер, кирха и кухня. Альбрехт проявил дипломатичность: успокоил и утешил Мику, а затем в чистосердечной беседе с Катрин признался ей, что свяжет свою судьбу только с девушкой, у которой будут такие же взгляды, как у его младшей сестренки.

Пятикилограммовый запеченный с яблоками и миндалем гусь благоухал на столе, а ему вторили остальные деликатесы: знаменитые белые колбаски «от фрау Берты», мясной пудинг из свинины, рыбный пирог и заливной язык; на десерт девочки приготовили кленовый мусс, а вездесущая фрау Берта вытянула из духовки пряник-коврижку с труднопроизносимым названием. Отто с сыном (как мужчины и самые взрослые) степенно тянули неплохое бельгийское бренди, а женщины довольствовались слабеньким мозельским вином. Альбрехт без устали шутил, подтрунивал над Катрин, щелкал по носу близорукую Мику, рассказывал матери о том, какие блюда считаются традиционными у чехов и судетских немцев, вкратце поведал о том, как отмечал Рождество.

— Как романтично! — хлопала ресницами Катрин.

— Будет, что вспомнить! — соглашался Отто, — лично у меня подобных воспоминаний нет.

Фрау Берта молча улыбалась.

После того, как праздничный стол был убран, а посуда перемыта, в кухне засели Отто с Альбрехтом. Приоткрыв окно, отец закурил трубку и принялся обстоятельно расспрашивать сына об особенностях его службы. Альбрехт некоторое время крепился, затем полез за портсигаром.

— Вот даже как? — удивился Отто.

— Да никаких нервов не хватает! — смущенно улыбнулся молодой человек, — оказывается, формирование новых частей — это только одна сторона монеты…

— Что хоть смалишь? — перебил его отец.

— «Кэмел», — скромно признался Альбрехт.

— Неплохой табак! — похвалил херр Зееман, — хоть и американский.

Сын при этих словах смутился. Табачок был хорош, чертовски хорош. Вот только достался он Альбрехту не совсем честным путем. В Пардубице орлами из гестапо был арестован склад одного еврейского торговца табаком и сигаретами. Хозяина отправили в гетто, табак отправили в войска, а сигаретками гестаповцы любезно поделились с дежурным офицером, выделившим для перетаскивания табака нескольких солдат. Этим офицером был, естественно Альбрехт Зееман.