Под чужим именем - Валерий Горшков

– Но сейчас там нет никакой татуировки, – не удержался от реплики Слава, так поразило его услышанное.

– От клейма мне помог избавиться пять лет спустя один военный хирург. Врач от бога, скульптор с золотыми руками, избравший для своих произведений вместо глины и камня живые человеческие тела. Но это случилось гораздо позже. В моей следующей жизни… Всего их три. Первая закончилась встречей с тайваньской гейшей. Вторая началась той ночью, в подвале принадлежащего триаде дома на окраине Владивостока. И длилась без малого четыре года, промелькнувшие словно одно мгновение. Вся это время я словно плавал в густом тумане. Меня почти непрерывно держали под воздействием сильнейшего наркотика. Но он не сводил окончательно с ума и не сушил тело, как, например, опиум. Напротив. Я тренировался как одержимый, постоянно просил еды и послушно выполнял любые приказы Мао. В основном приходилось убивать приговоренных. Много. Очень много… В редкие моменты, когда действие наркотика слабело настолько, что возвращалось загнанное в глубины мозга мое собственное сознание, я впадал в жуткую депрессию, выл, скрипел зубами от отчаяния, до одури бил кулаками в стену, кусал до крови губы и думал о смерти как о счастливом избавлении. Но вскоре в моем сумрачном подвале появлялся кто–то из мило улыбающихся людей Мао с чашкой бесовского пойла, и я все мигом забывал – моя рука сама тянулась к дьявольскому напитку. А выпив, я снова становился послушным исполнителем чужой воли. Не чувствующим боли, голода и усталости в течение двух–трех суток. Закончив свое очередное черное дело, я долго спал. Когда просыпался – сразу начинал есть за десятерых… И так – по кругу, до бесконечности. Но всему на свете рано или поздно приходит конец. Мне повезло. В один из тех редких моментов, когда подавленное наркотиком сознание на несколько минут вернулось ко мне, я наконец–то впервые смог перебороть себя. Дождался принесенной жирным китайцем ежедневной чашки с дурью, одним ударом вбил его плоский нос в череп и, попутно поломав стулом еще двух решивших остановить меня бойцов с нунчаками, вырвался из дома на свободу… Добрался до кладбища отслуживших свой срок кораблей и забился в какую–то щель, словно мышь. Около недели я отлеживался в трюме старого, давно брошенного корабля, переживая чудовищные ломки, вздрагивая от малейшего шороха и слизывая конденсатную пресную воду с ржавых железных стен трюма. Когда стало чуть легче, я впервые задумался: куда идти и что делать? С точки зрения закона я – преступник. На мне столько крови, что вовек не отмыться. Ни при каких смягчающих обстоятельствах. К тому же, как быстро выяснилось, за время моего пребывания в наркотическом плену в раздираемой гражданской войной стране окончательно сменилась власть. Ее взяли большевики. У меня не было ни денег, ни дома, ни родных – ничего. Мать умерла два года назад. Только сандалии, грязная вонючая одежонка на давно не мытом теле и клеймо…

Леонид Иванович провел ладонью по левой стороне груди – там, где раньше была татуировка в виде дракона.

– И тогда я вдруг вспомнил о Свистуне. Своем старом дворовом приятеле Митьке Ермолаеве, еще в пацанские годы, классе в седьмом, плотно прибившемся к воровской братве да так с урками и оставшемся. Если мне удастся его найти, то, возможно, я смогу через Свистуна встретиться с кем–нибудь из авторитетных городских воров, рассказать ему свою историю и – главное! – предложить помощь в нанесении внезапного удара по глубоко окопавшимся во Владивостоке шанхайским бандитам. Для наших – я это знал точно – китайцы были словно кость в горле. Мне было о чем рассказать ворам. За годы рабства на Мао, даже находясь на положении бесправного наркомана–марионетки, я узнал о триаде столько, что при грамотно разработанном плане и серьезной силовой поддержке эта информация могла стоить узкоглазым слишком дорого. Так дорого, что от такого удара раскосые могли вообще не оправиться… Мой расчет был прост. Вряд ли Мао мог даже предположить, что, сбежав из подвала, я не только рискну остаться во Владивостоке, но и предложу свои услуги по изгнанию чужаков нашим, русским криминальным генералам. В тот момент я со всей остротой понял, что ничего на свете так сильно не желаю, как самолично порешить сломавшего мою жизнь проклятого старика и предоставить местным уркам реальный шанс порвать в клочья всю его раскосую кодлу! Так, чтобы кровью захлебнулись, обезьяны желтолицые!.. Когда стемнело, я выбрался из своего убежища и направился в город. В свой старый двор, где прошло мое детство.

Когда я последний раз видел Митьку, он уже не жил вместе с родителями, скрывался где–то в воровских «малинах», имел проблемы с полицией и к старикам наведывался лишь изредка, чтобы дать им денег. Так что квартирка, где обитали его родители, была моей единственной ниточкой к Свистуну. Еще подходя к двери – а квартира Ермолаевых находилась в полуподвале нашего дома и имела отдельный вход, – я услышал звуки музыки и характерный шум пьяного гульбища. Если бы внутри находились Митькины старики, этого пьяного бедлама ни за что бы не было. Я понял: за время моего четырехлетнего отсутствия многое изменилось… Но отступать было поздно. Да и некуда. Я постучал в дверь. Никакой реакции. Я стучал минут десять, рискуя разбудить весь двор, но никто даже и не собирался отпирать. Хозяева были слишком увлечены весельем. Тогда я разозлился и начал, натурально, ломать дверь. Сначала ногами, затем плечом. И только после того как дверь затрещала, с той стороны послышались шаги и кто–то, приняв меня за «мудака Родика», пьяно пообещал отвинтить башку, если я немедленно не уберусь к чертовой матери. Я сказал, что это не Родик. И что мне нужен Митька–Свистун. Музыка сразу смолкла, шум прекратился. Когда дверь распахнулась, я увидел, что на пороге стоит незнакомый краснорожий мужик лет тридцати пяти, в мятой милицейской форме, и, качаясь, целится в меня из «нагана». Однако, увидев физиономию ночного гостя – а видок у меня был тот еще, – мужик на секунду изумленно вытаращил глаза и позабыл про «ствол». Этого было вполне достаточно. Ударом ноги я выбил у него оружие, свалил с копыт прямым в переносицу, поднял «наган» и проник внутрь знакомой мне с детства квартирки. Кроме уставленного закусками и бутылками круглого стола, патефона и двух основательно пьяных полураздетых девиц откровенно блядской наружности, испуганно завизжавших при моем появлении, внутри никого не было. Я кивнул шалавам на дверь, приложив палец к губам, и девицы без лишних проволочек дали деру, оставив меня наедине с хозяином. Такие мочалки будут молчать, так что я мог быть спокоен.

Я запер дверь, поднял лейтенанта с пола, прислонил к стене и при помощи воды и оплеух быстро привел его в чувство. Стал задавать вопросы. Сначала он, понятное дело, отбрыкивался, кричал, что он – милицонер, угрожал посадить за разбитый нос, постоянно пытался встать. Но после того как я сломал ему мизинец, лейтенант смекнул, что лучше вести себя тихо и честно отвечать на все задаваемые мной вопросы… В общем, минут через пятнадцать–двадцать я узнал почти все, что было надо для продвижения вперед. Прежде всего выяснил, что Митька–Свистун вот уже третий год как тянет срок за грабеж, старики его уехали жить куда–то в деревню, а пустующую квартиру отдали в жилфонд милиции. Новый жилец, судя по всему, регулярно устраивал здесь шумные попойки с развратом, именно поэтому никто из соседей и не рискнул выражать свое открытое недовольство громкой музыкой и грохотом ломаемой мной двери. Я узнал, что смотрящим по городу среди воров является некий Ветер, с которым у начальника владивостокской милиции вроде бы как заключено нечто похожее на тайный договор, с целью поддержания баланса интересов урок и милиции и наведения контролируемого порядка. Но главное – лейтенант сказал мне, что осевшие в городе шанхайские китайцы великого и ужасного господина Мао, о котором все слышали, но никто ни разу не видел, и для тех и для других являются постоянной головной болью. Потому как, еще при старой «белой» власти получив контроль над огромной частью теневых денежных дел, китаезы держатся за этот свой кусок зубами. На большее, слава богу, они пока не претендуют, но и ни на какие переговоры и тем более уступки перед местными уголовниками принципиально не идут. В банде у них, мол, царят жестокие средневековые законы, и сами они – сущие звери, поэтому справиться с узкоглазыми пока не получается. Можно, конечно, поднапрячься и провести силами милиции и Чека крупномасштабную облаву по всему городу, но что это даст? У желтолицых на роже не написано– бандит он, безобидный портовый грузчик или торговец рыбой. Не выселять же всех, скопом, за кордон. Так, мол, и живем–существуем. Вдали от Москвы и прочей цивилизации…

Когда лейтенант закончил, я спросил, где можно найти Ветра. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, но все же сказал, что тот, с ближайшими подручными, часто вечерами играет в карты. Догадайся с одного раза, где?