Царь нигилистов - Наталья Львовна Точильникова

И он взял перо и бумагу и написал адрес.

— Напишите еще свой, Илья Андреевич, — попросил Саша. — У меня есть пара идей, может быть, они вас заинтересуют, но я хотел бы на бумаге подробно изложить. Могу я вам писать?

— Да! Конечно, Ваше Высочество!

Саша сгреб бумагу с адресами и убрал в карман гусарской венгерки.

И вовремя. В лабораторию уже входил Зиновьев.

— Кем вы стать собираетесь, Александр Александрович? Провизором?

— Чем лучше тот, кто отнимает жизни, того, кто помогает их сохранить, Николай Васильевич?

— Военный — это защитник, а не палач, — сказал Зиновьев.

— Конечно, конечно, — кивнул Саша. — В свое оправдание могу сказать, что Петр Великий интересовался аптеками во время своего голландского путешествия, так что и мне не зазорно.

Они вернулись в экипаж и поехали назад к парку Александрия.

— Николай Васильевич, у меня к вам просьба, — сказал Саша. — Вы ведь, наверное, свободно говорите по-французски?

— Oui, je le parle un peu.[1] — сказал Зиновьев.

— Супер! Я даже понял, — восхитился Саша. — «Немного» мне пока хватит. Можете говорить со мной только по-французски?

— Oui, certes[2]!

— «Certes» — это «конечно»? — спросил Саша.

Зиновьев улыбнулся и кивнул.

— Я буду все время переспрашивать и просить подсказку, — предупредил Саша.

— C'est bon[3], — согласился Зиновьев.

— Еще мне понадобится несколько листов ватмана, как для рисования, ножницы и хорошо отточенный мягкий карандаш.

— Pourquoi[4]? — спросил Николай Васильевич.

— Очень просто, — сказал Саша. — Ватман режется на маленькие прямоугольники. На них записываются слова с переводом, потом карточки складывают в коробочку и перебираются за завтраком, обедом и ужином, пока незнакомые слова не кончатся. Можно еще заклеить зеркало по периметру и эту симпатичную ширму, которая стоит у моей кровати. Но тогда мне понадобятся булавки.

— Bien[5], — кивнул Зиновьев.

— И конечно нужна книга с простыми, желательно стихотворными текстами, и словарь.

— Voulez-vous quelque chose de spécifique? — спросил воспитатель.

На длинной фразе Саша слегка подвис.

— Николай Васильевич спрашивает, хочешь ли ты что-то конкретное, — пришел на помощь Никса.

— Да, я понял. Просто торможу. Беранже. Песни.

— Béranger participe à la révolution de 1830[6], — отрезал Зиновьев.

— Причем здесь его политические взгляды? — спросил Саша. — Мне нужна его простота и веселость, а не революционная биография. Сложно найти француза, который ни в чем не участвовал. Кого не возьми, отличаться будет только номер революции. Они активные. Это у нас можно отсидеться в своем имении, а потом говорить, что ты бы и вышел на площадь в свой назначенный час, но как-то не сложилось, заяц дорогу перебежал.

Зиновьев слегка побледнел.

— Вот, Николай Васильевич прекрасно знает эту историю, — заметил Саша.

— Voulez-vous de trouver autre chose?[7], — поморщился Зиновьев.

— Ну, что я буду другое искать? — спросил Саша. — Проще только Марсельеза, но по одной песне язык не выучишь. Я бы и рад высокоморального Корнеля почитать, но точно не потяну. Да и Корнель не идеален! Ничего, что его правнучка прирезала Марата?

— Vraiment? Charlotte de Corday était-elle l'arrière-petite-fille de Сorneille[8]?

— Правда. Правнучка, я точно помню.

— Elle était royaliste[9], — заметил Зиновьев.

— Quelle calomnie! — возмутился Саша. — Elle n'était pas royaliste, elle était républicaine[10].

Зиновьев, видимо, хотел возразить, что «роялистка» — это вовсе не клевета, но не успел, потому что Никса расхохотался.

— Саш, ну у тебя и прононс!

— Поправляй! — сказал Саша. — Не сомневаюсь, что французский у тебя, как у Александра Павловича, который как известно знал его лучше, чем презренный корсиканец Наполеон.

— Три, — сказал Никса.

— Что «три»?

— Ты мне льстишь сегодня в третий раз.

— Не знал, что ты считаешь. Ну, надо же мне как-то загладить спич про революции!

Они уже подъезжали к Фермерскому дворцу.

— Никса, а как я должен обращаться к папá? Ну, государь там? Ваше Величество?

— К папá ты должен обращаться «папá», — сказал Никса.

— А ты зайдешь со мной?

— Даже за руку подержу. Ты отважен только на словах!

На ужин была котлетка с картошечкой, что говорило о том, что местный повар не особенно заморачивается, по крайней мере, для детского стола. За царским Саше пока не довелось побывать ни разу.

Он опять ел один, точнее в присутствии Кошева.

После ужина за Сашей зашел Никса.

— Ну, пойдем к папá! — сказал он.

Глава 9

Они спустились на первый этаж по дубовой лестнице, прошли коротким коридором и оказались в зале с тремя огромными окнами под синими ламбрекенами, двумя письменными столами и синими кожаными креслами. За левым западным окном уже разливался бесконечный северный закат, бросая на паркет оранжевые прямоугольники света.

Хозяин зала сидел на таком же синем кожаном диване у единственной лишенной окна стены и был весьма похож на свой портрет в учебнике, но, пожалуй, моложе. Усы, бакенбарды, высокий лоб. Волосы зачесаны на правую сторону. Черты лица правильные, но несколько мягкие, светло-голубые глаза.

Одет также, как они с Никсой: в гусарскую форму со шнурами. Но более замороченную: с шитыми золотом вставками на рукавах. Саша предположил, что мундир генеральский.

Перед Александром Николаевичем на маленьком столике стояла пепельница с недокуренной сигарой, и в воздухе витал запах дорогого табака.

Император встал, обнял сначала старшего сына, потом Сашу. Усадил обоих рядом с собой на диван: Никсу по правую сторону, а Сашу — по левую. И продолжал обнимать за плечи.

— Саша, как ты себя чувствуешь? — спросил государь.

— Хорошо, даже смог сегодня пройтись пешком. И голова ни разу не закружилась.

— Больше не считаешь себя другим человеком?

— Не знаю. Я понимаю, что реальность здесь. А что было там?

— И что там было? — спросил царь.

— Будущее… или горячечный бред. Но бред не может быть настолько логичным!

— Зиновьев сказал, что ты предсказал освобождение Болгарии.

— Да, — кивнул Саша, — но я не говорил ему о цене. А она будет огромна. При этом Болгария не станет протекторатом, даже сателлитом не станет, они быстренько от нас отвернутся. Помнить будут, да, но благодарность — вещь эфемерная.

— А ты не знаешь, чем кончится Кавказская война?

— За что мы там воюем?

— За Чечню и Дагестан.

— Победим. Но Чечня так и останется незаживающей раной, так и будет рваться на свободу вплоть до конца двадцатого века. В Дагестане будет спокойнее.

— Что станет с имамом Шамилем?

— Мы возьмем его в плен, — сказал Саша.

— Когда? — спросил Александр Николаевич.

— Не знаю.

— Мы победим в Средней Азии?

— Что мы хотим покорить?

— Царства Хивинское и Бухарское.

— Бухара будет завоевана, — сказал Саша. —