Это безумие - Теодор Драйзер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Находился ресторан в горах, к западу от бульвара Сансет, в экзотическом глухом месте. И какой же это был вечер! Как нарочно! Каждый, кто хотя бы раз побывал в кинематографической столице Америки, знает, что такое невесомость воздуха, безбрежность усыпанного звездами неба, терпкий аромат перцев и акаций. А еще – беспечность жителей этих мест, похожих скорее на призраков из сновидений, чем на людей из плоти и крови.
Когда мы с Цитерией вошли в ресторан, то увидели сидевших за столиком Аглаю и ее приятельницу из театра. Цитерия шла покачиваясь, как во сне. Вся в белом: белое шерстяное платье, шерстяной берет с помпонами, белые туфли и чулки, белая горжетка из лисьего меха. Аглая была в зеленом и белом – прелестна, как всегда. Но видели бы вы, каким взглядом она пронзила Цитерию, не помышлявшую в эти минуты ни о чем плохом. Было ясно: суть наших с Цитерией отношений не оставляет у Аглаи никаких сомнений. Перед ней была соперница, источник всех ее бед и страданий. Та, что увела меня у нее, не отпускала меня к ней.
Что-то, возможно, было в походке Цитерии, в ее голосе, смехе – но спустя мгновение, не глядя на нас, Аглая и ее спутница встали и вышли из ресторана. Проходя мимо, Аглая отвернулась, чтобы меня не видеть.
Я понял, что произошло, понял, что никогда ее больше не увижу. Почувствовал это. Кого-кого, а Цитерию она мне не простит, это уж чересчур. Наконец это произошло: она рассталась со мной, поступила правильно и мудро. Сказать мне после стольких лет нашей близости было нечего.
А Цитерия не замолкала ни на минуту, беззаботно верещала о том, какой сегодня чудесный вечер и как она счастлива. Ах, нам обязательно надо будет это сделать, обязательно туда поехать. Я же предавался грустным, мрачным мыслям о том, что хорошо, что плохо, что можно простить, чего нельзя, что нуждается в поощрении, а что в наказании. В конце концов, Цитерия поинтересовалась, не случилось ли чего.
Назавтра я отправился туда, где мы договорились с Аглаей встретиться, но ее там, как я и предполагал, не оказалось. И искать ее не имело смысла. Исправить положение было невозможно, и я это чувствовал. Спустя месяц я прочел, что она покидает сцену, а еще через год – что выходит замуж.
С ее способностью говорить на нескольких языках, с ее музыкальными талантами, с ее достоинством, тактом, обаянием она наверняка могла бы стать хозяйкой литературного салона, окружила бы себя яркими, интересными людьми. Но нет, для нее не было ничего важнее семьи, и через пять лет я узнал, что у нее двое детей, которым она себя полностью посвятила.
И все же я и сегодня знаю, что Аглая остается той, кем была со мной, – любящей, все понимающей, прощающей. Да, знаю. И в нашей с ней памяти мы до сих пор вместе, мы идем рука об руку. Наши сердца бьются в унисон, и мы никогда не забудем те сказочные минуты, часы, дни, что принадлежали нам.
Радость, красота бессмертны. Они полнятся вечной энергией жизни, а не ее переменчивыми, недолговечными материальными формами, какими они нам ненадолго являются.
История Элизабет
Долгие годы я размышлял над тем, как лучше всего описать читателю характер Элизабет, чтобы не исказить ее разнообразных интригующих черт, и, боюсь, до сих пор не нашел ответ на этот вопрос.
Ее отличали красота, живость, прямодушие; красота и сила ума, равно как и тела. Есть люди такого умственного и эмоционального размаха, что, описывая их, не знаешь, с чего начать.
Как часто, вспоминая ее, я вспоминаю Порцию, уравновешенность и непредубежденность ее ума. Когда вспоминаю ее красоту, я вновь оказываюсь в затруднении, ведь так легко преувеличить, так трудно отдать истинную справедливость красоте, что подобна натянутой тетиве.
Своим лицом, фигурой она походила на Диану с полумесяцем в волосах. При этом Элизабет была очень невелика ростом: крошечное существо, которое, находясь в полном здравии, весило не больше ста – ста десяти фунтов.
Есть мнение, что чем больше весит мозг, тем выше умственные способности. Вздор! Если судить по Элизабет, то вес мозга и интеллект никак между собой не связаны. Возможно, размеры мозга необходимы для чтения, образования, составления разного рода сложных таблиц. Не знаю. Но чтобы от размера мозга зависела интуиция? Наше восприятие? Да никогда в жизни! Элизабет отличалась интуицией, присущей лучшим умам, интеллектуальной искренностью и смелостью людей самых выдающихся. Если судить по размеру ее головы, ее мозг должен был весить совсем немного. Но ведь мысли формируются не в мозгу, а в крови, и пользуются мозгом, как мы пользуемся бухгалтерией.
Но я отвлекся. Впервые я увидел ее после бурной, продолжавшейся больше года переписки. После выхода в свет очередной моей книги она рискнула подвергнуть ее критике, причем довольно резкой, хотя впоследствии и призналась, что резкость ее суждений была вызвана желанием бросить мне вызов, принудить к ответу. Когда же я на ее критику ответил, причем, насколько я помню, не выбирая выражений, она пустилась в объяснения. Завязалась переписка, и о себе она писала вещи такие оригинальные, такие запоминающиеся, что привела меня в восторг.
Она писала мне о дереве у ручья, куда она еще девочкой, когда у нее возникали неприятности, не раз приходила помечтать, набраться сил, поднять себе настроение. Эту мою книгу она читала, сидя под этим деревом у ручья, а потом прижимала ее к сердцу.
Это была ее книга, писала она мне, и не потому, что она хорошо написана, а потому, что учила ее жизни и любви. Сидя под деревом, она с ней разговаривала, клялась ей в верности. Кто бы ни был ее автор, она сделает все, что он пожелает. «Но только не подумайте, – добавляла она, – что я – увядший цветок или что лишена недостатков и не имею собственного мнения. У меня есть молодость, красота, деньги, есть даже невинность в том смысле, как ее принято понимать. У меня есть все, что вам бы понравилось, и даже больше, и я многое знаю про вас, знаю, как вы выглядите, и все прочее. Я не
