Лейтенант Рэймидж - Дадли Поуп

Крестьянин все ждал, когда кортик вонзится ему в живот, поэтому Рэймидж отступил на шаг назад, как будто намереваясь выиграть пространство для размаха, а потом вдруг бросил кортик, вонзив его острием в землю. Прежде чем изумленный итальянец пришел в себя, Рэймидж, оставив кортик торчать в земле, схватил его за руку и втолкнул обратно в хижину, не забыв пригнуть голову перед низкой притолокой.

— Allora, Nino, siamo amici! — радостным тоном произнес он.

— Dio! Perche? Chi siete voi?

— Как так? Мы друзья, потому что я английский морской офицер, и прибыл сюда, чтобы спасти тех людей. Однако, Нино, прежде, чем мы пойдем к ним, неплохо было бы перехватить кусочек хлеба и глоток вина, поскольку мы проделали неблизкий путь и проголодались.

— Мы, сеньор?

Сработало: дружелюбный голос, просьба дать вина…

— Джексон, иди сюда, — позвал он по-английски, — и ответь мне на английском!

Черт возьми, как темно в хижине, им не составит никакого труда пырнуть его ножом между ребер…

Джексон вошел и застыл у дверей, не в силах определить, где находится Рэймидж.

— Вы считаете, что этот парень знает, где они, сэр? — поинтересовался он.

— Да, знает, — ответил Рэймидж также негромко, — но мне пришлось открыть ему, что мы англичане.

Лейтенант повернулся к итальянцу:

— Нино, нельзя ли зажечь свет и принести вина, тогда мы могли бы познакомиться поближе.

Вдруг послышался шорох соломы — похоже, это зашевелился человек, причем не Нино, чью руку он по-прежнему держал в своей.

— Кто это?

— Мой брат.

Женщина перестала плакать — хороший знак. В хижине, пропахшей потом, мочой, сыром и прокисшим вином, установилось спокойствие.

Вино, всего нескольких дней от роду, должно быть, бродило в бочках и просачивалось сквозь затычки, так что его следовало каждый день доливать, чтобы исключить доступ воздуха, иначе вино превратится в уксус.

Брат принялся чиркать кремнем по огниву, пытаясь зажечь свечу, но Нино оборвал его, посоветовав взять уголек из печи снаружи. Тот вернулся через несколько секунд, прикрывая рукой трепещущий огонек свечи. Свет был тусклым, но достаточным, чтобы осветить крохотную хижину. Хозяйка, черноглазая толстушка, сидела на соломенном матрасе в углу. Она скрестила на груди руки, словно стараясь прикрыть наготу, хотя была одета во фланелевую ночную рубашку, доходившую ей до подбородка. Возле нее скрючилась старуха, видимо, мать Нино. Лицо ее было темным и морщинистым, как скорлупа каштанового ореха. В испуге она перебирала заскорузлыми руками старенькие четки. В другом углу стоял, довольно шамкая, козел, который вдруг принялся мочиться, распространяя вокруг неописуемые ароматы.

Нино оказался темноволосым и коренастым. Его открытое лицо покрывали слой копоти и густая щетина, глаза были налиты кровью. На нем были черные вельветовые штаны и, несмотря на жару, толстый вязаный жилет. Похоже, что он, как говорят моряки, поступал по принципу «как хожу, так и сплю», если не считать вельветовой куртки, лежащей на одном из стульев. Черный вельвет — рабочая форма углежогов-карбонайо.

— А где дети, Нино? — спросил Рэймидж.

— Отправил их погостить к сестре в Орбетелло.

— Правильно, в такое время там они будут в большей безопасности.

Нино попался в расставленную ловушку:

— Я тоже так думаю, — ответил он.

— Ну так что насчет глоточка вина, Нино?

— Конечно, комманданте, прошу прощения, — сказал Нино, — просто нам не часто приходится встречать гостей в такой поздний час.

— А днем?

Итальянец не ответил. Взяв со стула куртку, он передал ее жене.

— Не присядете ли, комманданте? Мы люди бедные, и у нас не найдется стула для вашего спутника.

Рэймидж сел. Пока Нино звенел бутылками в дальнем углу комнаты, его брат достал со стропил круг сыра и остатки колбасы.

— Хлеба нет, — развел он руками.

Потом достал из кармана раскладной нож, раскрыл его, вытер изогнутое лезвие о штаны и отрезал два куска сыра и несколько колечек колбасы. Нино тем временем стер полой куртки пыль с двух винных бутылок.

— Это вино моего брата, из окрестностей Порто-Эрколе, — заявил Нино, предлагая каждому из гостей по бутылке.

Внезапно снаружи раздался хриплый крик. Джексон, с кортиком наизготовку, подскочил к двери и закричал:

— Дьявол, что это?

Нино во весь голос рассмеялся, и, предупреждая вопрос Джексона, сказал:

— Ну теперь я точно знаю, что вы не французские солдаты! Это же мой осел!

Рэймидж тоже засмеялся: на мгновение встревожившись, он почти тут же узнал этот звук. Джексону, проведшему жизнь в море, скорее всего никогда не приходилось слышать этот пронзительный хриплый рев, который издает самое ценное имущество крестьянина — его somaro.

— Все в порядке, Джексон, это всего лишь осел.

— Бог мой, а я подумал, кого-то пытаются задушить!

— Хитрая уловка: Нино уверен, что французский солдат сразу же узнал бы этот звук.

Вдруг Рэймидж вспомнил слова, оброненные Джексоном ранее.

— Если ты жил в лесах, то почему тебе незнаком крик осла?

— Сэр! У нас были лошади, а не эти проклятые мулы, — презрительно фыркнул Джексон.

Рэймидж отхлебнул глоток вина. Нино внимательно наблюдал за ним, в эту секунду его более интересовало, какое заключение вынесет гость о вине, чем цель его полночного визита.

— Неплохо, Нино, очень неплохо. Давненько не пробовал ничего подобного. Давненько… — повторил он, рассчитывая, что это вызовет расспросы со стороны Нино.

— Вы хорошо говорите по-итальянски, комманданте.

— До поступления на флот я много лет жил в Италии.

— В Тоскане, без сомнения.

— Да — в Сиене, по большей части. И в Вольтерре.

— Вместе с друзьями, наверное?

— Нет, с родителями. Но у меня много друзей здесь.

— Правда? — вежливо поинтересовался Нино. Потом, будто удовлетворившись расспросами, продолжил, — комманданте спрашивал про неких знатных особ, как я припоминаю?

Можно ли доверять этим крестьянам, даже теперь? Рэймидж решил рискнуть, в противном случае вежливая беседа могла затянуться на всю ночь.

— Нино, ты мне кажешься человеком честным. Аллора,[15] я доверяю тебе и буду с тобой откровенен. Если не сможешь помочь, то хотя бы не выдавай меня. Мой адмирал послал меня не убивать, не лишать людей жизни, а напротив, спасти их.

Оба брата наблюдали за ним, не пропуская ни единого звука. Рэймидж заметил, что пытается пояснить свои слова с помощью рук: удивительно, как трудно говорить на итальянском, не прибегая к жестикуляции.