Наследница Роксоланы - Эмине Хелваджи

Бал долго сидела в беседке, ежась от ночной прохлады. Чтобы не поддаваться невеселым мыслям, которые так и норовили наброситься, она снова и снова представляла завтрашний день – что надо сделать, кому как отвечать, как держаться.

Луна неслышной рысьей поступью шла по небу, отмеряя ночь. Когда она дойдет до Соломенной Дороги, пора будет встать на ноги и Джанбал. Идти к лодке, потихоньку отвязывать ее от причала, легко направлять веслом вниз по течению.

Они с Джанбеком каждый шаг продумали, каждый локоть пути, все повороты много раз миновали, пускай и мысленно.

Все должно пройти гладко.

Абдулла-Хамид, черный смотритель гарема дворца шахзаде Мустафы (бывшего шахзаде, ибо, о Аллах, мертвецы наследниками престола не числятся!), сегодня опять был мрачнее тучи. Справиться с раздражением и беспокойством никак не получалось, а ведь евнух верил, что именно это от людей угодно Аллаху: чтобы они были счастливыми и веселыми. Аллах им дал прекрасный мир, солнечный свет и собственное бесконечное милосердие, а от них ждет, что весельем и радостью своей, пусть даже нелегкой и натруженной, люди будут тешить его божественное сердце, как сердце человеческое услаждает простая и легкая мелодия свободной птичьей трели.

Абдулла-Хамид сегодня, как и каждый день прошедшего месяца, чувствовал себя соринкой в глазу Создателя. Не радовала его даже непривычно теплая, небывалая для октября погода: четвертый день солнце жарило, как в июле, даже воду в бассейне греть почти не надо. Свежие фрукты горчили. У речного воздуха был запах тлена.

Только что, встретившись в галерее дворца с Айше, он не успел отвести глаза, как это часто делал в последнее время для сохранения мира в душе, и вынужден был заметить нездоровую бледность принцессы, темные круги под глазами, выражение затравленной печали, которое так не подходило ее юному лицу, красивому и гордому. Айше кивнула ему, улыбнулась, как раньше, точно ничего и не изменилось. Абдулла-Хамид улыбнулся в ответ, только губы тут же свело.

Видеть, как дети растут, привязываться к ним, а потом ждать и смотреть, как их убивают, показывать, куда нести тела, готовить похороны – нет, такой участи не пожелаешь и самому неприятному из недругов. Была бы его воля, он бы распахнул клетку, выпустил эту красивую пташку, пусть бы летела, жила бы дальше, вдали от дворцовых интриг и страстей, смеялась бы, радовала Аллаха…

Но много глаз и людей в гареме, и строгих, и равнодушных, и трусливых, только своей шкурой озабоченных. Адак-ханум прислали из Истанбула, чтобы ни у кого даже мыслей никаких не возникало. А то мало ли, какая доброта и мягкосердечие и с какими последствиями прорастут на удаленной от столицы почве Амасьи. А под оком султана, добросовестно представляемым тут Адак, пышной, слащаво-доброй, но опасной и быстрой, как гюрза, – о да, под таким оком любые ростки добросердечия и неповиновения выгорали и гибли.

Айше прогуливалась со служанкой, которую Абдулла-Хамид не узнал: в последние недели строгие и стройные дворцовые порядки, принятые и поддерживаемые смотрителем гарема, рассыпались неряшливыми остроконечными обломками, касаться и даже рассматривать которые было неприятно. Служанки приходили, уходили, не выдерживали, кто-то рыдал по углам, кто-то ленился и пытался увильнуть от работы. Наказывать было сложно, призывать к порядку – бесполезно. Мир, и особенно часть его, порученная для обустройства Абдулле-Хамиду, явно сошел с ума.

– Поторапливайся! – нервно прикрикнула Айше на служанку: бестолковая девица засмотрелась в окно, замедлила шаг. От окрика подскочила, поклонилась, засеменила за госпожой.

– Что за девчонка? – спросил Абдулла-Хамид у младшего евнуха, желтокожего Яльцына. Смотритель гарема его не любил: весь он был под стать своему имени «скользкий склон», чуть отвлечешься – нога поедет, да как бы не упасть, шею не свернуть.

– Приходящая, – ответил тот, щурясь приветливо, но неприятно. – Ее сегодня утром прислали от Энгин-бея и еще двух чуть позже. У этой послание было для Адак-ханум. Ну, знаешь же, у нее свои дела в городе, я не вникаю, себе дороже. Ощупали новеньких как полагается и пропустили, чадру не поднимали. Эта – совсем еще девчонка, другие чуть постарше. Подозвать?

Абдулла смотрел вслед Айше. Она позвала служанку, что-то у нее спросила, та ответила тихо, не поднимая головы. Айше опять что-то сказала ей раздраженно, руками всплеснула, видать, совсем ее нервы истончились, она ведь обычно на служанок голос не повышала.

– Не надо, – ответил черный евнух, провожая девушек глазами. – Пусть идут.

Джанбал семенила вслед за Айше, низко склонив голову.

Уф, кажется, пронеслась тучка, смотритель гарема не узнал ее, не подозвал, не стал расспрашивать. Ей ведь никак нельзя, чтобы ее заподозрили. Благополучие и безопасность, да что там – самая жизнь ее семьи держится на волоске, на надежде, что она останется безымянной и неузнанной, девочкой-прислужницей Энгин-бея, который ее прислал с поручением и с особым товаром для Адак-ханум.

Тайным, стыдным товаром. Который передать следовало наедине, в надежном месте, не глядя в глаза и произнеся особый хадис: «Молчание означает сообразительность и упование на Аллаха, но молчаливых мало».

Сказать так следовало не для наставления души Адак-ханум на путь истинный, а чтобы подтвердить ей, что товар действительно доставлен от Энгин-бея и на прежних условиях.

Бал, несмотря на все, и вправду сделалось любопытно, каким же образом Ламии добыл секрет Адак-ханум и сколько ему пришлось заплатить за него и за вино в бурдюке. Том самом бурдюке, который ей удалось пронести во дворец, обвязав вокруг груди. К счастью, действительно пока еще совсем плоской.

– Или на талии можно… – говорил Джанбек вчера, еще в прошлой жизни. – Они тебя на входе в гарем наверняка только между ног ощупают, грудь и талию трогать не будут. Если не повезет, могут чадру заставить поднять. Это будет плохо, если кто узнает, или родинку твою запомнит. Ты ее прикрой волосами получше. Эх, если бы не эти проверки, я бы сам, конечно, пошел…

Тут он снова покраснел. При мысли не о проверках, а о том, что идти ему пришлось бы в женском платье…

Ей повезло.

Ощупать ее ощупали (Джанбал поморщилась при воспоминании о ловких, проворных, равнодушных пальцах евнуха на своем теле), но лицо показывать не заставили, махнули – проходи.

Джанбал шла по коридору вслед за Айше и опять, в тысячный раз, проверяла в голове их с Джанбеком план с самого начала.