Зов - Ричард Сенфорд

Дана приподняла голову, чтобы увидеть плот. С середины плота нырял мальчик. Слева сидела молодая пара, а справа Луис. Он намеревался плыть к берегу; вот он нырнул и скрылся в брызгах воды.

Дана посмотрела на человека слева. Он читал журнал, лежа на боку и поглядывая в ее сторону. Она заметила полоску черных волос на его животе. Она разглядела даже фотографию тяжеловеса на одной из страниц «Спорт в иллюстрациях», подумала она. шжет быть, номер с фасонами купальных костюмов?

Блестящие от воды тела барахтались у берега. Разноцветные шапочки на головах. Вот молодая девушка осторожно входит в воду, аккуратно ступая по каменному дну. Слева от Даны беременная женщина рядом с мужчиной стоят по колено в воде и помогают маленькому мальчику на резиновом плотике. Из-за густых, белесых волос его хрупкое тельце кажется еще тоньше — совсем птенчик. Он плюхается на плотик и радостно молотит руками по воде. Его мать, она, наверное, уже на седьмом месяце, разгибается и растирает поясницу…

Дана взглянула на часы. Почти половина первого. Из-за спины доносились звуки транзистора, хихикали и тараторили молодые девчонки. Голоса их казались сладкими и искристыми, как диетическая кока-кола. Дана узнала шлягер, но не могла припомнить названье и исполнителя. Что-то вроде «Избавься от иллюзий и живи как живешь…»

Она опять закрыла глаза. Через несколько минут вновь вернулось спокойствие, близкое к состоянию сна, проникая в глубину сознания. Образ Равены в красноватой форме официантки всплыл вновь: белые волосы, и фартук с широкими карманами, и белая табличка с именем. Подноса с тарелками уже не было — она в мольбе протягивала обе руки к Дане.

Дана тоже протянула руку, и Равена тихо улыбнулась и повернула руку Даны ладонью вверх. Кончиком пальца она стала водить по линиям руки.

— Избавься от иллюзий, — шептала Равена, глядя ласково и спокойно Дане в глаза, — избавься от иллюзий…

Равена держала ее за руку так же крепко, как Ной Таггерт. Неторопливость, с которой он тогда пожимал ей руку, была призвана ненавязчиво и незаметно успокоить ее, в этом был источник передаваемой ей силы. Дана посмотрела в его глаза, которые вдруг из карих стали черными, впитав в себя всю черноту ночи. Вскоре глаза Ноя Таггерта покрыли ее большой темной тенью. До нее донесся слабый звук, который затем стал усиливаться и вскоре перешел в хриплое дыхание, рвущееся из пересохшего горла. Стало трудно дышать.

Взгляд Таггерта надвигался на нее, и она не могла увернуться. Даже во сне Дана знала, что стоит только повернуть голову… и сделать это очень быстро… но у нее не получалось так быстро… Тяжелый взгляд Таггерта парализовал ее, придавил веки, не давая им раскрыться.

Его лицо как огромная подушка надвинулась ей на глаза. Крик. Он шел изнутри этого с хрипом пробивающегося дыхания, из темной глубины тени Ноя Таггерта, нависающей над ней и мешающей дышать.

Когда этот жалобный крик затих, Дане захотелось вернуть его. Он был как последняя нить надежды, в то время как внутри все обрывалось и тонуло. Когда крик возобновился, он был уже подобен сирене, прорезывающей глубокий сон на рассвете.

…Глаза открылись. Две маленькие девочки наперегонки бежали по берегу, визжа от восторга. Для Даны их крики были лучше всякой музыки. И опять был пляж, и ослепительная вода, и белый песок, и обретало контуры темно-синее озеро. Дурного сна как не бывало. Как не бывало и чужого присутствия, мрачного и угнетающего и, как поняла Дана, опять закрыв глаза и пытаясь стряхнуть наваждение, Луиса тоже не было…

Все та же парочка сидела обнявшись на левом краю плота. Никто не нырял — и Луиса не было. Она приказала себе не терять голову, но сознание убегало от нее. Не отпускай его. Догони…

Она стала изучать фигуры в воде. Сердце громко стучало. Может быть, он плывет под водой. Нет, он же в очках. Дана выпрямилась и села. Она тщательно осмотрела пляж справа, изучая толпу: все отдыхают и веселятся. Внезапно это ужаснуло ее. Она посмотрела в другую сторону. Где же он? Ничего не случилось. Нелепые страхи. Ничего не случилось. Он не захлебнулся и не тонет там, под тяжестью воды, пытаясь вырваться из ядовитой атмосферы, плотной, как подушка.

Глаза остановились на толстяке. Он лежал, опираясь на локоть и бесцеремонно уставившись на нее. Улыбка во весь рот. Почему он так смотрит? Забавно, что ли, ему? Забавно смотреть на нее, беззащитную перед лицом какой-то неведомой дикой силы, которая бесновалась у нее в груди, лупя кулаками и пробиваясь наружу?

Внезапно свет в глазах померк. Руки, обхватившие ее лицо сзади, ослепили ее. Дана пронзительно закричала и рывком высвободила голову. Пытаясь подняться, она зацепилась ногой за шезлонг и, потеряв равновесие, повалилась на колени в горячий песок. Луис стоял у шезлонга с таким видом, будто его ужалила змея.

— Нет, — истерично всхлипывала она, — нет!

Люди начали оборачиваться. Луис встал рядом с ней на колени и раскрыл руки, чтобы обнять ее.

— Господи, прости, — бормотал он, — ты в порядке?

Она кивнула, и они вместе упали на песок. Дана прижималась к нему, пытаясь унять подступающие рыдания. Но испуг был сильнее.

Успокоившись, она сказала Луису, что ничего не случилось и он не виноват. Это сон, только и всего. Он спросил, не хочет ли она уехать, и она ответила — нет. Потом они вместе вошли в озеро, и, растирая холодную воду по рукам, плечам и вискам, Дана представляла, что смывает с себя этот необъяснимый страх.

Перед возвращением в Альпенхерст они долго лежали на солнце. Дана старалась больше не закрывать глаза и смотрела на солнце, на людей на пляже, даже на толстяка, который видел, что Луис собирался над ней подшутить. К моменту отъезда оба были пропитаны солнцем, и Дане удалось убедить себя, что все в порядке.

9

Имение Данз-Крест было построено в девяностых годах прошлого века на выступе гранитной скалы, из-за чего издали оно напоминало хищную птицу, примостившуюся на отдых.

От времени краска на стенах приобрела грязно-коричневый оттенок, но места, где она потрескалась и облупилась, были почти незаметны, особенно в холодном свете луны, когда темные массивные контуры дома ложились тенью на скалу, окруженную черничными дубами.

Дом повидал виды. Все, что могло упасть с его двух этажей и остроконечной крыши, уже упало — уступка природным стихиям. А что осталось — держалось с твердым намерением не сдаваться, твердым, как гранит из старого заброшенного карьера поблизости. Только ставни не закрывались. И зимой во время бури хлопали на ветру.

Свет из окон первого этажа пробивался наружу сквозь шторы. Свет исходил от старых канделябров на стенах длинных узких коридоров. Когда-то освещение было газовым.