Рассказы - Александр Силаев

«Который час?» — привычно спросил он у встречного человека. Тот промолчал. Иван начал злиться. «Который час?» — повторил он с затаенной угрозой. Встречный сохранял тишину. Встречный был памятником. Но Ивана, конечно, не интересовпли нюансы. «Который час, сука?» — заорал он и плюнул в лицо молчаливому. Отсутствие ответа возбудило его.

«Тварь, хренопуп, мурлодер», — кричал он, сбивая в кровь кулаки о камень. «Тебе все можно, да, тебе все можно? — орал он. — А я тоже человек.» Общение не заладилось. Пустобес! Ебелдос! Хренятник! Наш герой умел выражаться сильно и по-мужски. Шизомет оттурбаненный! Процессор! Дуровей! Ратоборов кричал, Ратоборов бесновался, Ратоборов выражал себя в слове, не ведая, что слово есть логос, а логос есть божество, а божество есть… Хренятник! Получил, да? Выпал в осадок? Утрись, сопельмейстер хренов… Однако пустобес стоял мужественно. Да ты жид эсэсовский! Подонок не реагировал. Да ты у нас комсомольский сыч! Мурлодер проявлял каменную выдержку, потчуя Ивана нечеловеческими порциями презрения. Хвостохер, помелюк, морковник, семичлен, параш немытый, гондурасаво отродье…

Сотворив десяток грязных снежков из мокрого снега, Ратоборов закидал ими молчаливого. Тот даже не матернулся. Тогда Ратоборов решил унизить его всерьез.

Невзирая на людей и погоду, он расстегнул ширинку, извлек на свет последнее достояние пролетариата и окатил беззащитные ноги памятника струей своей прозрачной мочи, благо его способности дали такую возможность. Довершив задумку, он отошел и посмотрел на содеянное. Совершенное показался ему Совершенным.

Люди вокруг ругались. Люди восхищались. Люди плакали. Рыдали. Смеялись. Стояли как вкопанные. Бегали как оглашенные. Кто-то сошел с ума. Кто-то поумнел. Кого-то от увиденного стошнило. Таких, кстати, было много. Кто-то почему-то заблеял. Кто-то начал цитировать стихи. Кто-то принялся мастурбировать. Таких тоже объявилось немало. Двое зааплодировали. В ответ трое достали ножи, а один — старинный двуручный меч.

Кто-то решил, что он умрет от увиденного. И кто-то действительно умер. А кто-то решил, что от увиденного он воскреснет к настоящей и цветной жизни, к той жизни, которая только и достойна называаться таким замечательным словом Жизнь. И кто-то в самом деле воскрес. Наверное, взамен тех, кто умер. Так было. Все это произошло — с последующим занесением в протокол. Туда попали все: и плакавшие, и хохотавшие, и блевавшие, и ножи доставшие, и умершие, и воскресшие, и черт знает какие, и те, о которых ничего не знает даже сам черт. Одним словом, многие. И Ратоборов в их немалом числе. Только он, в отличие от других, успел еще вовремя убежать, бросив людей вокруг опозоренного памятника.

Суть в том, что памятники простым людям не воздвигают. Как и все памятники, он был поставлен Великому Человеку. Даже не просто великому, а Величайшему в этой стране. Так, по крайней мере, утверждала официальная пропаганда.

На следующий день выяснилось, что страна и официальная пропаганда все-таки разошлись во мнениях — произошла революция. Величайший Человек был назван заурядным ублюдком, а верящие в него были объявлены в лучшем случае дураками. В худшем случае сторонников былого величия днем радостно вешали на фонарях, а ночью деловито расстреливали в подвалах.

Разобравшись с Величайшим Человеком, народ принялся искать своих героев. Их доставали из тюрем и концлагерей, награждая министерскими чинами, признаниями в любви и проклятиями завистников.

Легко понять, что Иван Ратоборов познал камеру в тот же день, как совершил свое святотатство. Все спецслужбы искали его днем с огнем и увидели только к вечеру, но все-таки нашли, потому что сильно старались. Только особые службы и работали в стране не за страх, а за совесть. Легко понять, откуда он был извлечен на свет: из родной коробке, конечно, а где еще Ивану укрываться от цепких когтей закона?

Он плакал и говорил, что никогда не будет делать того, чего он не делал, а он ничего не делал, потому что больше делать не будет. Профессиональные психологи били его железным прутом по ребрам и с усмешкой говорили: не верим. Он вставал перед лаконичными на колени, но психологи усмехались еще злее.

Он клялся родителями, свободой и Богом. Ему отвечали, что бог скончался, а свободой клясться смешно, поскольку он уже арестован. Что до мамы с папой, то их обязательно найдут, и такое им учудят, что он в своей недолгой жизни их не узнает. А если не устроят им пожизненное уродство, то как минимум стерилизуют, чтобы у родителей не появлялись такие дети, как он.

К утру версия обрисовалась четко: подонок завербован иностранной разведкой, положившей на его счет огромные деньги с жутким условием — он должен совершить ЭТО. Год назад он сменил личину, поселился в коробке на острове и начал готовиться. Ожидание заняло долгое время, но сценарий был утвержден в деталях. В его условном месте ждали сообщники с билетом и документами на чужую фамилию, но оперативность нашей конторы не дала ему избежать наказания. Поскольку вероятность провала казалась большой (Контора славилась во всем мире!), сумма удивляла нулями. Серебрянников хватало на десятки безбедных лет. Таковы типичные условия договора, по которому в наших краях продается родина.

Оставалось незаписанным: число серебрянников? фамилия и координаты шефа? кто на территории страна входит в сеть? И т. д.

…выяснить сегодня! Ратоборова привязали к стулу. Один из психологов сноровисто обхватил инструмент. Другой заклеил Ратоборову рот липкой дурнопахнущей лентой. Перед арестованным положили исписанные листы и синюю шариковую ручку. Он показал на пальцах, что готов подписать, но его ошибочно поняли…

Через пару часов психологи узнали, что произошла революция. Ивану рассказали чуть позже. К тому времени он казался вменяемым и звонко хлопал глазами в ответ на благую весть. Героя ласково гладили по лохматому темечку, а затем с песнями и анекдотами увезли в загородный пансионат.

На третий день новой эры Тираноборца встречали с музыкой. Торжественный вечер победителей хохотал, гремел и обливался шампанским. Простого паренька ожидало вручение чего-то правительноственного. О чудо! Впервые красивые женщины были не прочь отдаться, впервые серьезные мужчины не возражали напиться с ним. Ратоборов ходил между столиков, привеливо озираясь по сторонам, а усталого вида старички вскакивали с мест и трясли его большую красную ладонь. Рыжеволосая дама уже третий раз подряд пила с ним на брудершафт. Бледный юноша со смущенным взором регулярно подскакивал поправлять галстук. «Я ваш имиджмейкер,» — робко объяснял он. «Не верь, он просто педик», — шептала ему рыжеволосая, пытаясь поцеловать в губы Ратоборова. Неопытный Ратоборов кокетливо уворачивался, рыжеволосая делала вид, что сердилась, томный юноша делал вид, что он имиджмейкер. Здорово как, думал Иван. Хорошая вещь, оказывается, революция. Рыжеволосая дама прижалась к груди героя, не забавая попинывать томного; с отчаяния тот встал на четвереньки и громко залаял. Все засмеялись. Затем из пол-литрового бокала пили водку по кругу. Затем танцевали. Затем на сцене появилась вице-президентская харя. Затем Ратоборов отстранил рыжую и строго направился к мужику в малиновой курточке. Он был один такой малиновый, остальные-то в смокингах, — оригинальность выделяла его из толпы. «А который нынче час?» — жестко спросил Ратоборов, пристально глядя в глаза малиновой курточке. Мужичок отрывисто сказал, что не знает. Ну ты и хвостохер, сказал Ратоборов. Я министр финансов в народном правительстве, уточнил мужичок. Врешь ты все, пустобес. Параш ты немытый, ясно? Мужик упирался в него мутным потусторонним взглядом. Министр финансов не мог понять, что молодой человек общается с ним. Ратоборов молча потянулся к своей ширинке. Малиновый сначала не понял. А потом заорал.

Но вы не будете отрицать, что полсотни часов Иван Ратоборов продержался в национальных героях?

Забытое искусство коалы

Леонид Дивнов владел коалой в совершенстве. Первые сведения о ней он получил в семь лет, когда во дворе появился загадочный пацан, бросавший таинственный полунамеки. Потом пацан исчез, по слухам его просто убили весной на острове. Но ему удалось заронить в сознание Дивнова первое подозрение о забытом могуществе. Так начался Путь.

Дальше Дивнов шел сам. Слушал намеки, обрывки, непонятные и таящие бездну смысла слова — из всего этого он сумел извлечь направление. Коала превратилась в страсть, требующую забыть все на свете: уже ребенком он интуитивно чувствовал цену всем вещам на земле и понимал, чего заслуживает коала. Она стоит того, чтобы ей посвятили жизнь, а остальное выбросили как мусор — решил он к восьми годам и с тех пор не изменил первому детскому фанатизму. С годами молчаливая уверенность в правоте собственной судьбы росла и крепла, дарила силы, помогала выносить боль и указывала тот путь, на котором его ждало новое о забытой истине. К двадцати годам он строго сортировал людей, места и события, учитывая одно: кто мог дать ему хоть крупицу на окольном пути к совершенству коалы?