Золото. Назад в СССР 3 (СИ) - Хлебов Адам

И все закупорено, свежему воздуху и попасть неоткуда, разве когда на остановке откроют дверь, чтобы кого-то ввести или вывести.

В коридоре конвоиры с оружием. Бывает попадется нормальный человек, откроет в коридоре окно, тогда в отсеках заиграет свежий ветерок. Я иногда едут такие уроды — проси, не проси ни за что не откроет. Сам будет потеть и парится, лишь быть тюремному люду было несносно.

Это они себя к тем, кто воздает заслуженное наказание причисляют. Карают так сказать. Каратели хреновы, хуже фашистов.

Слава Богу, что не все такие.

А во-вторых, Благодаря своей статье, я ехал в ташкентскую пересыльную тюрьму как король. Один. Один в отсеке. Скорее всего боялись, что я попутчикам начну читать Архипелаг-Гулаг по памяти. Я, кстати, и сейчас его наизусть помню. Мне еще Райхельгауз в следственном изоляторе говорил, что политические не сидят вместе с уголовниками.

Это было смешно, потому что потом я с этим же арестантским людом делил все тяготы и лишения, как говорится, в камерах пересыльной тюрьмы. Не не скажу, что в поезде я был сильно опечален, тем, что еду один.

Но в остальном мне было так же хреново, как и другим.

Разговаривать с соседями за перегородкой запрещено, просить воды запрещено, конвоир отвечает: «Когда всем, тогда и тебе», оправка по одному, по графику. Жара, потом обливаешься, мухи.

Одно слово пытка. А поезд идет медленно, как товарняк. У каждого столба стоит солнце раскаляет крышу внутри как в адском пламени.

Вообщем, после этого в кавычках замечательного путешествия в Среднюю Азию, я решил пусть лучше мороз, от холода сдохнуть, чем такую жару терпеть.

Я и сейчас так думаю. Лучше уж здесь, чем там.

Привезли выгрузили, как в автозаке нас перевозили — отдельная песня, потом как-нибудь расскажу. Там тоже места человек на десять — и сидячих и стоячих — не больше. А нас в автозак человек тридцать набили.

А народу было столько, что даже пошелохнуться невозможно, не то что переменить положение. Но даже если у тебя подгибаются ноги, то ты не упадешь. Просто некуда, тебя подпирают тела других зеков.

Так вот привезли в тюрьму отправили в баню, думал, что это награда за мучения в дорого. Смыть с себя эту этапную грязь и запах вовек не смоешь, но хотя бы кожа перестанет липнуть.

Мы входили в банное помещение черные не от загара, а от налипшей за много дней грязи.

В предбаннике две скамейки и раздеваются человек сто народу. Толчея мат, все хотят побыстрее помыться.

Над входом в баню, как издевка висел советский лозунг: «От жаркой работы тает твой срок». «На свободу с чистой совестью». Все вроде по чистоту и жара адская присутствует. Но я лично чувство юмора администрации не оценил, потому что во-первых, Под ногами чавкает мокрая каша из обвалившейся, осыпавшейся штукатурки, уличной грязи и воды. А во-вторых, помыться мне и еще двум десяткам осужденных так и не дали.

Пока все в очереди дважали свои вещи и белье на прожарку, пока медленно раздавали по маленькому обмылку, пока медленно придвигались к воде, пришел надзиратель и приказал одеваться.

Тем кто возмущался огрызался и отвечал что-то типа: «Здесь вам не Сандуны, никто бани с пивом и бассейнами не обещал, хорош намываться, вы в зоне. Кому не повезло, тот в следующий раз помоется»

А все потому, что нас долго не выгружали из вагона, медленно грузили, автозаки пришли позже графика и у надзирателей заканчивался смена.

Вообщем ад кромешный.

И вот нам выдали обратно белье с пропарки отправили сначала в карантинную, потом в этапную камеру.

В ней человек восемьдесят. Голые нары без матрасов, мизерное оконце от которого и вовсе нет света. Потому что зарешечено двумя рядами таких толстых прутьев что они перекрывают весь поступающий свет.

Зэки кое-как с грехом пополам разместились, надолго никто не засиживался: скоро будут разводить по этапным.

Ни прогулок, ни хрена. Вместо прогулок получасовая оправка дважды в день. Баланда отвратительная, от нее несет тухлятиной. Настоящая отрава.

Мне досталась какая-то совсем остывшая бурда. Сесть поесть негде. Одним словом совсем не курорт.

Я бы без претензий был, если бы нам хотя бы положенное доставалось. Понятное дело — никто не будет осужденному создавать условия, как королю Людовику четырнадцатому.

Попал на зону, как сказал мне один мудрый старик, значит — рябчиков, столового серебра и пуховых перин не жди.

Злой был из-за бани, зэков рядом, несвободы и от этого всего. Злился прежде всего на администрацию и надзирателей, следаков и судей.

Это сейчас я понимаю, что нужно было злиться на свою глупость, приведшую меня в эту преисподнюю. А тогда нет.

Там, глядя на более опытных зэков, бывавших в местах не столь отдаленных, я научился мыться при помощи влажного полотенца.

В этой камере я пробыл дней десять. Кое-как обжился, познакомился с другими старожилами. Справил себе место на верхних нарах. С едой была беда, но и к баланде привыкаешь.

В камере содержались те, кого отправляли дальше по этапу. Постоянно происходило какое-то движение. То выводились человек двадцать, то поступали новые зэки.

Появление новых в камере — событие: других-то событий нет. Все отрывались от своих занятий, разглядывали новоприбывших, иногда происходили неожиданные встречи, кто-то узнавал и окликал знакомых.

В начале в первые дни я как и все, слезал со своих нар — посмотреть, кто прибыл. Но потом мне это просто надоело.

Я совсем не рассчитывал увидеть там каких-нибудь своих знакомых. Откуда они у меня среди уголовников?

Но вот однажды я проснулся, от звуков лязгающих замков и лениво обернулся к тем, кого ввели в камеру. И тут я увидел Эдика Комарова.

Вот так встреча! Я чуть с третьего яруса нар не закувыркался вниз. Если и испытывал в жизни когда-нибудь настоящий шок, то это было именно тогда. Я просто остолбенел. Даже дышать не мог.

В тот момент я понял, что все таки меня притарабанили в Ташкент не по ошибке.

Эдик был моим подельником, заказчиком и поставщиком моей любимой фантастики в одном лице. Именно его показания подтвердили мои признания.

Я-то написал чистосердечное, но Эдика не сдавал. Нигде. Ни разу не упомянул имя. Пояснял, что получал тексты для перепечатки от незнакомого мне человека.

Мои волосы встали дыбом, когда следак в очередной раз предложил мне его сдать и после моего отказа расхохотался мне в лицо. Представляешь? А он смеялся в голос, а я не понимал и думал, что он просто немножко сошел с ума.

Следак, как всегда дал подписать мне протокол допроса и я уже чувствовал, что он снова будет получать удовольствие от того грандиозного разоблачения мой глупой лжи.

Я хорошо его изучил, и видел, как он торжествовал, когда я совершал ошибки, давал неверные, а точнее сказать ложные, показания и зарывал себя все глубже и глубже.

В трясину, из которой выбраться на свободу не было никакой возможности. Только через суд и зону.

Так вот, когда следователь отсмеялся, а смеялся он будто услышал какой-то шикарный анекдот, то он достал из портфеля папку и дал прочитать показания Эдика, в которых он топит меня полностью и вешает еще и чужих собак, к которым я никогда никакого отношения не имел.

Мы с Эдиком, будучи на свободе по-мужски договорились, что если вдруг, когда-нибудь попадемся, то не будем друг друга сдавать.

Он старше меня лет на пять. Сам понимаешь, когда тебе двадцать с небольшим хвостиком такая разница в возрасте как бы обязывает относиться к нему, как к старшему и более опытному.

До ареста он вращался среди поэтов, художников, писателей из диссидентского подполья. Рассказывал, что видел и общался с Ростроповичем и его супругой Вишневской. И был для меня самым влиятельным человеком в моем круге, с которым все хотели быть на короткой ноге, дружить, обсуждать жизнь и философию.

А надо сказать, что он далеко не все становились его друзьями. Уже и не помню чем-то заслужил доброе и доверительное отношение к себе, которое продлилось ровно до ареста Эдика Комарова.