Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика - Федор Раззаков

Время доказало, что обращение к Гоголю было не случайным. Как всякий крупный комик нашего театра, Райкин связан с Гоголем, испытал его сильное влияние. Хотя, вероятно, нельзя не учитывать и влияния творчества М. Зощенко и Н. Эрдмана. И с тем, и с другим артист был близко знаком и высоко их ценил. И все-таки великий русский писатель-сатирик был особенно близок молодому актеру. Он и в дальнейшем будет черпать у Гоголя типажи и сюжеты, но главное, всю жизнь учиться силе гоголевского Гнева и Любви. «Гнева против того, что губит человека, Любви к бедной душе человеческой, которую губят» (Н. Гоголь)…

Стремление к характерам-символам, к предельной обобщенности в соединении с реализмом деталей сближает искусство Райкина с творчеством Н. В. Гоголя. «Больше от Шекспира, чем от Диккенса», – говорил Чаплин. А Райкин, вероятно, мог бы сказать: «Больше от Гоголя, чем от Чехова»…»

Согласимся с Уваровой: Райкину действительно было ближе творчество Николая Васильевича Гоголя, чем, к примеру, творчество другого русского классика – Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Почему? Видимо, потому, что для характеристики гоголевского юмора применима формула «смех сквозь слезы», а для юмора щедринского – «смех сквозь негодование и презрение». И дело тут не только в текущем моменте (следовать заветам Салтыкова-Щедрина на советской сцене было небезопасно), но и в характере самого Райкина – он был более мягким и менее саркастичным человеком, чем выдающийся русский классик. Поэтому из двух сатир он и выбрал гоголевскую – более мягкую, чем грозная и бичующая щедринская. Гоголь (а значит, и Райкин) был проповедником, а Щедрин – обвинителем. Отметим, Гоголь мало интересовался политикой и к существующему строю относился лояльно (как и Райкин). Чего не скажешь о Салтыкове-Щедрине, произведения которого всегда были полны политического подтекста, а сам он буквально жаждал перемен. Из-за этого судьба его была полна драматизма: там были и арест, и ссылка, и закрытие журнала, которым он руководил.

Ссылка писателя последовала в 1848 году, когда Европу потрясли революции и русский император Николай I испугался, что крамольные идеи, которые распространял в своих книгах Салтыков-Щедрин, найдут горячий отклик у широкой интеллигенции. В тот революционный год писатель выпустил в свет повесть «Запутанное дело», где писал следующее: «Россия – государство обширное, обильное и богатое; да человек-то глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве». В итоге писателя арестовали и сослали в Вятку. Чуть позже, уже при новом императоре – Александре II – Салтыкову разрешили вернуться в Петербург, поскольку новый государь был реформатором и ему позарез нужны были честные и либеральные деятели. Однако произведения Салтыкова продолжали вызывать гнев цензуры. Были запрещены к печати несколько его злободневных сказок, закрылся журнал «Отечественные записки», в котором он был главным редактором.

Кто-то скажет: будь это при Сталине, наверняка бы дело завершилось куда более трагично: писателя отправили бы в ГУЛАГ, а то и вовсе расстреляли. Хотя на самом деле при Сталине ни один известный сатирик к стенке поставлен не был. Другое дело, что сатира при нем была под более жестким контролем государства, чем это было при царизме. Однако и повод к этому у Сталина был: он-то прекрасно знал, к чему привел либерализм государей-императоров, в том числе и в отношении распространения крамольных идей в среде интеллигенции – развалом империи. В итоге сатира при нем стала «ручной», а тех из сатириков, кто не захотел активно сотрудничать с властью (Михаил Булгаков, Михаил Зощенко, Даниил Хармс и др.), он попросту заставил уйти из жанра, но отнюдь не уничтожил. И произведения того же Салтыкова-Щедрина при Сталине издавались (пусть и не все), а некоторые даже были инсценированы, причем и на эстраде тоже. Так что, как говорил один из персонажей Аркадия Райкина, «эпоха была жуткая, жутчайшая была эпоха, но рыба в Каме, представьте себе, была».

Глава 3

От войны к миру

В мае 1941 года Театр эстрады и миниатюр отправился с гастролями в Мурманск (это была четвертая гастроль театра: после Днепропетровска и Одессы они еще побывали в Новосибирске). Представления прошли успешно, и в следующем месяце артисты поехали с концертами в Днепропетровск. Открытие гастролей было назначено на воскресенье, 22 июня. А в субботу в местном обкоме был устроен банкет в честь приезда столичных артистов. Одним из участников того действа был Леонид Брежнев – в ту пору секретарь Днепропетровского обкома, позднее доросший до должности Генерального секретаря ЦК КПСС. Так вот на банкете Брежнев внезапно решил приударить за женой Райкина Ромой: подливал ей в бокал вина, рассказывал анекдоты, неоднократно приглашал ее танцевать. Райкин, сидевший рядом с женой, вынужден был все это стоически терпеть, хотя в душе буквально клокотал от негодования.

Этот гнев выплеснулся наружу в гостинице, когда супруги остались наедине. Артист начал кричать на жену и даже в порыве ревности влепил ей пощечину. К счастью, ревнивый муж, в конце концов, быстро остыл, попросил у жены прощения, а на следующий день эта история начисто забылась, поскольку в 12.00 по радио объявили, что фашистская Германия напала на Советский Союз. Артистам пришлось срочно возвращаться в Ленинград, причем налегке – для громоздких декораций и реквизита не было лишних вагонов, и их пришлось оставить.

Волею судьбы Райкину удалось вывезти жену и дочку из Ленинграда, который вскоре угодил в блокаду. Более того, из города успела эвакуироваться и вся его родня – родители, сестры и брат, а также и вся труппа Театра эстрады и миниатюр. Что здесь поражает? Скорость, с которой из города были эвакуированы артисты райкинского театра. Эта скорость была обусловлена тем, что власти спешили отправить в глубокий тыл работников идеологического фронта, чтобы уже в скорейшее время начать использовать их в различных контрпропагандистских акциях на фронте (выпуск фильмов, спектаклей, создание стихов, песен и т. д.). Хотя из того же Ленинграда в тыл были эвакуированы далеко не все работники культуры. Например, писатели в большинстве своем не только не эвакуировались из города, но даже и не помышляли об этом. Почему? Вот как об этом вспоминает очевидец событий – писательница В. Кетлинская:

«Кроме женщин и детей, предполагалось эвакуировать нетрудоспособных и престарелых писателей. Ссылавшихся на всякие хвори было немного, зато больных, уверяющих, что они здоровы, – более чем достаточно. Ведь эвакуация считалась аморальным поступком, проявлением трусости. Как сказать такому писателю, что он будет обузой в городе, к которому все ближе подкатывается фронт?.. Списки на эвакуацию составлялись, фамилии то вычеркивались, то снова вносились в список…»