Как закалялась сталь-2 и 1/2 - Андрей Кочергин

— Твое?

— Мое…

— А что это ты так на меня зыркаешь? Сейчас возьмешь ножницы и все порежешь на тряпки, а ботинки эти аляпистые — пополам.

— Что-о?!

— Молчать! Сейчас санитаров вызову! В клетку, в клетку упакую!

— Ах ты, сучка толстомордая, об меня, как о бомжа вонючего, ноги вытирать?! — он подался грудью на человекообразную свинью с крестом во лбу.

Пиночет пронзительно заверещала, налившись соком, поразительно напоминая Синьора Помидора из цветного мультфильма. Она заслонилась короткими пухлыми ручками и на одной ноте выводила, закрыв для уверенности поросячьи глазки:

— Сааааниииитааарыыы!..

Зрелище было настолько уморительным, что он прыснул и буквально загнулся в припадке гомерического хохота. Прибежавшие санитары оторопели. Картина была еще та Заливающийся слезами, скрюченный в конвульсиях хохота знакомый им «военный», и потерявшая дар речи и возможность подняться со стула, нервно всхлипывающая и булькающая соплями Пиночет…

— Что случилось?

— Да ничего, скучно было. Я состроил рожу и спрашиваю: «Галина Васильевна, а как вы относитесь к анальному сексу?» Ну и глаза вот так, и губу закусил. Откуда я мог знать, что на нее былое нахлынет и каскадный мультиоргазм накроет. Вон как колба- сит сердешную. Принесите ей ведро для анализов, а мне — утку и кислородную подушку.

Санитары ползали по полу, а у него случился тот приступ смеха, который убивает пресс, не дает дышать, а когда через пять-десять минут, взяв себя в руки, замолкнешь, стоит взглянуть в пунцовое лицо соседа, и вот уже снова бьешься в судорогах, прося окружающих о пощаде.

Форму не порезали, а просто отправили на склад, а вот с ним стало происходить что-то неладное. Он вдруг стал «притормаживать». Идя «на горшок», натыкался на кресло или стену и замирал в оцепенении, ощущая себя частью неживой природы. Хорошо еще, под себя ухитрялся не надудонить, видимо, сказывались железная воля и годы тренировок!

Как-то с утра, находясь еще в относительной прозрачности мыслей, он попытался проанализировать причину такого глобального отупения. Скорее всего, «это» не в пище, а в тех витаминках-таблетках, которые Пиночет выдает. Неужели травит, падла?

Прежде чем проглотить пригоршню, он попытался визуально определить, что пьет. Надо сказать, к приему лекарств в дурдоме относятся, как к полковому знамени — с трепетом и соответственной ритуальной частью. Больной берет горсть «колес» левой рукой, закидывается и запивает из одноразового стаканчика в правой руке, после этого следует показать руки и открыть рот. В особых случаях Пиночет берет какую-то медицинскую хреновину и ковыряется в полости рта — вдруг больной по растерянности чего не проглотил. «Они, психи, чисто дети незапланированные, живут исключительно с одним девизом: „Время срать, а мы не ели!" Овощи беспон- товые! Что с них взять, кроме бакпосева?».

Среди обычных и знакомых витаминов, реланиу- ма, ноотропила и глюконата кальция он заметил забавные белые капсулки. Точно такие же лежали в чудовищной по размеру банке с надписью на латыни, что-то вроде «неулептил», и примечанием на русском: «Только для клиник». Как фокусник Акопян, он непринужденно зажал это маленькое «муравьиное яйцо» между пальцев и картинно выпил препараты.

— Рот покажи, — процедила «бомба».

— Вот ведь какие фетиши у людей есть. Кто овечьи шарики под языком катает, кто соседские носки нюхает, а кто пломбы у молодых людей считает! Да будьте любезны, как псих — психу! Да с нашим пониманием, все для милых дам!..

Так он избежал первого за неделю впадения в столбняк. Нашел матерого шизика и выяснил у него, что эти малюсенькие капсулы — швейцарский корректор поведения, синтетический наркотик, забивающий психику до состояния полного отсутствия на этой планете. Недопитые капсулы с восторгом принимались местными наркотами и имели бешеный успех.

Месть «кота Леопольда», видимо, не ограничилась только выходкой с таблетками. После очередного обхода его отправили для беседы к светилу отечественных помешательств. Профессор оказался артистично-болезным на голову дядькой, он картинно обхватывал колено бледными пальцами и задавал вопросы, кульминационно закатив глаза. После неведомых ключевых вопросов профессор так расчувствовался, что запрокинул в итоге голову и устремил манерную бородку в потолок. Как со стула не падал — только ему известно, ну и Эмиль Кио, наверное, в курсе…

На итог больному вдруг объявили, что с завтрашнего дня ему будут колоть какой-то сульфазин. На него это не произвело ровным счетом никакого впечатления, хотя врачиха буквально процедила это название сквозь зубы и сделала многозначительную паузу, изучая его немигающими очками. Новость была воспринята с милейшей улыбкой. «Да сделайте такое одолжение — я уколов не боюсь, если надо уколюсь!» Идиот малограмотный!

Сульфазин ставят в полужопицу, предварительно разогрев его для равномерного рассасывания в тканях, что делает концентрацию препарата в месте укола вполне совместимой с жизнью. «Веселка» начинается через шесть-семь часов, когда отрава плавно попадает в кровь. Температура подскакивает до 40 градусов, начинаются дикие ломки, нельзя сидеть, стоять, лежать, очень трудно ходить, прикосновение пальцем к телу вызывает ощущения удара топором. Организм горит огнем изнутри, испепеляя сознание и выматывая до полного изнеможения. Наркоманы всерьез уверяли, что героиновые ломки по сравнению с «сульфой» — детский лепет на лужайке. После всего пережитого почему-то хочется им верить. Пытка продолжается сутки. При «особых» заслугах «сульфу» ставят в четыре точки — лопатки и ягодицы — по 2–3 куба в одно место. Результат достигается поразительный. Если у «буйного» сильное сердце и сразу он не помер, то его крючит по двое-трое суток — причем так, что он просит его пристрелить. Потом достаточно одного упоминания о «сульфе», чтобы прекратить самую сочную истерику.

На все отделение «сульфу» ставили двум «подопытным»: ему и «афганцу», старшему лейтенанту.

После контузии тот с энтузиазмом закурил гашиш, отчего в уже «мягкой» голове что-то чпонькнуло и заработало самостоятельно. Так, «на воле» старлей по ночам отбивался с ножом в руках от наступающих «духов», а днем мог часами снимать растяжки. Учитывая вес в 120 кг и непредсказуемые помутнения рассудка, его определили на «сульфу» еще раньше нашего весельчака. Терпели на пару, причем целью было не захныкать и не просить докторов Менгелей о пощаде.

Курс приема подходил к концу, и на инквизиторские вопросы доктора Шмидт: «Как вам, молодой человек, сульфазин показался? Чувствуете улучшения в мировосприятии?» он вымученно отвечал: