Силы неисчислимые - Александр Сабуров

Ларионов подбрасывает в огонь дровишек. Женщина долго молчит, застывшая, неподвижная. Потом вдруг вскидывает голову.

— А девушка выстояла! Мне и не пришлось ее предупреждать о старухе подлой. Сама выстояла! До последней кровинушки билась… Уже на ногах не могла стоять, за стенки перебитыми руками держалась, а сердце ее все в бой шло… Приведут Мусю с допроса, бросят в камеру. Живого места на ней нет — содранная кожа кровавыми лохмотьями висит. Глаза закрыты… Ну, думаю, убили… А она глаза откроет и, понимаете, смеется. Я, говорит, им ничего не сказала. Они меня палками, а я их словами бью, в лицо им плюю, в сердце их поганое — за слезы наших людей, за землю поруганную… Слышишь, командир, как боец твой в тюрьме сражался? Слышишь?

— Слышу!..

— Потом ее опять на допрос. Железные двери еще звоном звенят, а она уже песню свою любимую запевает: «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая…» Плетьми секут ее, а она поет… Нет, не сломили ее фашисты. Она их победила. А ведь вроде бы совсем молодая, жизни еще как следует не видела…

Я чувствую: слезы текут по щеке, падают на спящую Леночку.

— Вы видели, как казнили Мусю?

— До последней минуты была с ней. Правда, меня из тюрьмы выпустили дней за пять до этого: горячка меня свалила. Лежу пластом у себя дома. И тут пришел родственник и говорит: фашисты народ на площадь зовут. Поняла я — час Мусиной казни настал. А еще в камере говорила мне Муся: «Знаю, тетя, что конец мой скоро. Одного хочу: когда умирать буду, чтобы хоть лицо знакомое увидеть»… Уж и не знаю, откуда у меня силы взялись. Пошла. Фашисты на конях народ плетками на площадь сгоняют. Бабы ревмя ревут, а их гонят, гонят… Я всю жизнь в Трубчевске прожила и не узнала нашей площади: пустынная она, страшная, народ к стенкам жмется. А посредине черная виселица. Веревка на ветру качается. Машина показалась. Тоже черная, большая. В кузове палачи стоят, между ними Муся. Сначала даже не узнала девочку мою: голова острижена, лицо белое- белое, без кровиночки. Только и есть, что глаза одни — громадные, ясные… Смотрит Мусенька этими зоревыми глазами на народ, ищет кого-то. Нашла меня — улыбнулась. Или то мне просто показалось… Гордо подняла голову. Выше всех стала. И услышали мы ее голос. Громкий, звонкий: «Комсомол не повесите! Не плачьте, товарищи! Комсомол им не повесить! А за Гутареву наши отомстят!»

Заметались палачи. Начали бить Мусю. А ее голос звенит и звенит на всю площадь: «Комсомол не повесите!..» Всколыхнулся народ, зашумел, забурлил. Фашисты с черепами на рукавах машут плетками, конями давят людей… А Муся с машины одно твердит: «Народ не убьете! Сметет он вас с лица земли!»

И тогда грохнул выстрел. Второй, третий…

Зашаталась Мусенька. Упала. Не получилась казнь. Так и не смогли ее повесить…

Не помню, что потом было. Свет в глазах помутился, словно не в Мусю — в меня стреляли. Добрые люди полумертвой отнесли, еле выходили меня.

Слышишь, командир, не повесили Гутареву… Испугались… До петли не дотянули… Но и мертвая она им страшной была. Не дали ее в землю зарыть, в Десну-реку под лед бросили…

Женщина поднимается, стоит у костра.

— Вот все тебе поведала, командир… Когда прощалась я с Мусей там, в камере, наказывала она: «Найди, тетя, моего партизанского командира. Непременно найди. И скажи ему, что боец Гутарева выстояла, не замарала чести ленинского комсомола. Спасибо передай всем товарищам, что научили меня драться с врагом…»

Женщина вплотную подходит ко мне и властно смотрит на меня глубоко запавшими глазами. Я поднимаюсь, держа на руках спящую девочку. Рядом встают мои товарищи — Саша Ларионов и Никита Самошкин.

— Теперь слушай, командир, наказ от меня, ставшей в тюрьме старухой, от мертвой Гутаревой, от всего народа. Всем расскажи, как сражалась, умерла и победила геройская девушка. Чтоб никогда не дрогнула рука у твоих бойцов, чтобы били врага, не щадя своей жизни, чтобы вернули вот таким, как моя Ленка, солнышко, землю, радость… Клянись, командир, что не отступишь! Клянись!

— Клянусь!

Партизаны построились на поляне.

— «Я, гражданин великого непобедимого Советского Союза, — несутся над поляной сотни голосов, повторяя за комиссаром слова присяги. — Клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашист на нашей земле не будет уничтожен. Я клянусь, что скорее умру в неравном бою с врагом, чем отдам себя, свою семью и весь советский народ в рабство кровавому фашизму. Я клянусь, не щадя своей жизни, помогать героически сражающейся Красной Армии…»

Как эхо, отзывается лес каждому слову клятвы, и кажется, далеко окрест несется она и слышит ее вся советская земля.

— «…Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, то пусть умру я позорной смертью от руки своих товарищей…»

Торжественны лица людей. Руки стиснули оружие. Взволнованно оглядываю плотные ряды своих друзей. С виду они не похожи на солдат. Одеты во что попало — и в шинелях, и в полушубках, и в гражданских пальто. Но это бойцы. Знаю: никто из них не дрогнет в бою. И если понадобится, каждый из них свой последний час встретит так же честно и гордо, как Муся Гутарева. И поэтому они непобедимы, как народ, вскормивший и вырастивший их.

Глава четвертая. ОБЪЕДИНЯЕМ УСИЛИЯ

Принятие партизанской присяги мы приурочили ко Дню Советской Армии. Праздник этот отмечался широко и торжественно. Мы считали себя частью нашей великой армии, пусть и отделяли нас от нее сотни километров оккупированной врагом земли. И поэтому с таким воодушевлением встретили партизаны предложение присвоить нашему головному отряду наименование отряд имени 24-й годовщины РККА. Громовое «ура» долго звучало над лесом. Здесь же начальник штаба Илья Иванович Бородачев зачитывает приказ по объединению. Перед головным отрядом имени 24-й годовщины РККА (он до сих пор находился под моим командованием) ставится новая задача: выйти в Середино-Будский, Хильчанский, Новгород-Северский и Гремячский районы для организации там местных партизанских отрядов, которые должны стать в будущем опорными центрами для создания второго партизанского края.

Мы знаем, что задача эта трудная, враг ни с чем не посчитается, чтобы помешать развертыванию партизанского движения в новых районах. И первоначальная наша цель более скромная: опередить наступление вражеских войск, как можно скорее рассредоточить наши отряды в возможно большем радиусе, чтобы фашистам оказалось не под силу окружение партизан.

Учитывалось при этом следующее. Оккупационными властями Украина была разделена на семь так называемых генеральных округов. В седьмой округ полностью входили Сумская и Черниговская области; управление округа находилось в Чернигове. В распоряжении генерального комиссара кроме воинских и полицейских подразделений при городских и районных комендатурах находилась целая дивизия, которая сейчас вела действия против отрядов Ковпака и Федорова. Когда мы вступим на Черниговщину, этой дивизии прибавится хлопот. Ей придется метаться на огромном пространстве, всюду натыкаясь на партизанские сюрпризы…

Я еще раз окидываю взглядом строй и не могу нарадоваться. Сотни новых бойцов влились в наши ряды. Это ничего, что многие из них еще не обстреляны. Подучатся.

Рота за ротой под многоголосую лихую песню трогаются в путь. Минуя Красную Слободу, они направляются за Неруссу.

Дня через три получаем радиограмму. Строкач сообщает, что группа Плохого была выброшена в район Навли и сейчас находится в штабе Емлютина. С радостью прекращаем розыск. Поисковые группы возвращаются в свои отряды. Мы с Богатырем покидаем Красную Слободу и едем догонять свою колонну.

Ехали всю ночь. Лес стал заметно редеть, пошли кустарники и редкие сосновые посадки. Когда забрезжил рассвет, мы увидели Середину-Буду. Лесной массив, соединяющий Украину с Россией, остался далеко позади…

Останавливаем сани и по хрупкому насту поднимаемся на пригорок. В бинокли осматриваем Середину-Буду. В низовье районный центр срастается с большим селом Зерново, раскинувшимся на просторней равнине. Совсем недавно мы смотрели на Середину-Буду с хутора Хлебороб, с запада. С той стороны райцентр выглядел меньше, так сказать, компактнее: от наших глаз было скрыто Зерново.

— Тихо, совсем тихо. Примолкли немцы, — говорит Богатырь.

Да, враг затаился, носа не показывает, хотя вокруг почти открыто расхаживают наши партизаны. Неподалеку, в Благовещенском, целая рота наша расположилась.

Поворачиваем на восток, чтобы попасть в это село. Сильно пригревает солнце. Въезжаем в Благовещенское. Партизаны, встречающиеся на нашем пути, подтягиваются, поправляют ремни.

— Где Смирнов?

Нас ведут к дому в центре деревни. Командир роты Смирнов выбегает навстречу, отдает честь. Он в гимнастерке — не успел одеться потеплее. Упрекаю его: