Мировая экономика - Денис Шевчук

В самом деле, несмотря на свой солидный возраст (одно из первых исследований в этой области – работа Фукидида «История Пелопонесской войны» – появилась еще в V веке до н. э.) наука о международных отношениях не может похвастаться крупными успехами. Даже в рамках такого теоретического течения, как политический реализм, придающий исследованию внешней политики государства центральное место, ее понимание остается слишком общим, лишенным необходимой строгости. Главное, что удалось сделать наиболее крупным представителям указанного течения – Г. Моргентау, Р. Арону, А. Уолферсу и др. – это показать сложность данного феномена, его неоднозначный характер, связанный с тем, что он имеет отношение и к внутренней, и к международной жизни, к психологии и теории организации, к экономической сфере и социальной структуре и т. п.

Это позволило критикам политического реализма – сторонникам модернистского направления – приступить к конкретному изучению внешнеполитической деятельности государств, опираясь на возможности таких наук, как социология и психология, экономика и математика, антропология и информатика и др. Использование методов системного подхода, моделирования, ситуационного и структурно-функционального анализа, теории игр и т. п. дало возможность представителям отмеченного направления (М. Каплан, Д. Сингер, К. Райт, К. Дойч, Т. Шеллинг и др.) подвергать проверке гипотезы, касающиеся прогнозирования внешней политики того или иного государства, основываясь на обобщении эмпирических наблюдений, дедуктивных суждений, изучении корреляций; систематизировать факторы, влияющие на международные ориентации правительств, формировать соответствующие базы данных, исследовать процессы принятия внешнеполитических решений. Однако модернизм не стал сколь-либо однородным теоретическим направлением. Догматизация принципа научной строгости и оперирования данными, поддающимися эмпирической верификации, обрекала его на редукционизм, фрагментарность конкретных исследовательских объектов и фактическое отрицание специфики внешней политики и международных отношений.

Периодически обостряющиеся между представителями науки о международных отношениях «большие дебаты», сопровождающие ее фактически с первых шагов конструирования в относительно самостоятельную дисциплину (по общему мнению этот процесс, продолжающийся и поныне, ведет свое начало с межвоенного периода первой половины XX века), до сих пор не смогли поколебать доминирующую среди них неуверенность в эпистемологическом статусе своей дисциплины, особенностях ее объекта, специфике предметного поля и основных исследовательских методов. Более того, само продолжение таких дебатов, а главное – их содержание убеждают (непосредственно или имплицитно, целенаправленно или по существу) в обоснованности подобной неуверенности.

В этой связи симптоматично, что в конце 1994 года по обе стороны Атлантики такие специализированные журналы как «International Organization» в США и «Le Trimestre du monde» во франции почти одновременно выпускают специальные издания, целиком посвященные выяснению проблемы состояния международных исследований и предмету науки о международных отношениях. Совпадает и один из главных выводов, вытекающий из обеих дискуссий, в соответствии с которым главное препятствие автономизации науки о международных отношениях вытекает из трудностей в идентификации ее объекта.

«Мы находимся в положении, – пишет в этой связи Б. Ланг, – когда реальность не дана исследователям в непосредственном восприятии, когда они не имеют дела с объектом, который характеризовался бы четко очерченными контурами, отличающими его от не-объекта». Еще более определенно высказывается Ф. Брайар, утверждающий, что «объект изучения международных отношений не обладает нередуцируемой спецификой по отношению к широкому полю политики… Сегодня становится все труднее утверждать, что этот объект не поддается исследованию на основе подхода и концептов политической науки и что необходимо развивать для этого собственную научную дисциплину».

Традиционно объектом международных отношений считалась среда, в которой господствует «предгражданское состояние» – анархическое, неупорядоченное поле, характеризующееся отсутствием центральной, или верховной власти и, соответственно, монополии на легитимное насилие и на безусловное принуждение. В этой связи Р. Арон считал специфической чертой международных отношений, «которая отличает их от всех других социальных отношений, то, что они развертываются в тени войны, или, употребляя более строгое выражение, отношения между государствами в самой своей сущности содержат альтернативу мира и войны». В целом с таким пониманием специфики объекта науки о международных отношениях соглашались и либералы, хотя они подчеркивали, что, во-первых, указанная анархичность никогда не была полной, а во-вторых, возникновение и развитие международных институтов, распространение и усиление международных режимов вносят все большую упорядоченность и регулируемость в отношения между международными участниками. Одновременно они обратили внимание на то обстоятельство, которое затем стало одним из главных критических орудий, обращенных против сторонников политического реализма их новыми оппонентами – транснационалистами. Речь идет о редуцировании международных отношений к межгосударственным взаимодействиям и абсолютизации принципа национального интереса, понимаемого реалистами, фактически, как некая априорная данность.

Однако, как показало дальнейшее развитие исследований в области международных отношений, самим транснационалистам тоже не удалось преодолеть указанный недостаток. С одной стороны, как уже говорилось выше, ссылки на взаимозависимость мира и на взаимопроникновение внутренней и международной политики не убеждают в том, что различие между ними уже исчезло или перестанет существовать в будущем. С другой стороны, критерий так называемой политической локализации, который призван преодолеть присущее реализму редуцирование международных отношений к межгосударственным, также не решает проблему. Как уже отмечалось, в соответствии с этим критерием объектом науки о международных отношениях являются любые социальные отношения и потоки, пересекающие границы и избегающие единого государственного контроля. Однако границы, на которые ссылается данный критерий, – неотъемлемый признак государственности, всемерно оберегаемый символ национального суверенитета, поэтому ссылка на них так и или иначе возвращает нас к вопросу о зависимости международных отношений от межгосударственных взаимодействий, сводя существенную, на первый взгляд, новизну в понимании объекта науки к чисто количественным различиям: большему или меньшему влиянию государств на регулирование указанных потоков и отношений.