Фарс о Магдалине - Евгений Юрьевич Угрюмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К чему бы такие мистерии? (да, я уже знаю это слово, потому что прошло уже много лет, и я решила вернуться к своим запискам, детским дневникам).
Мистерии – детские сказки, не озадаченные деталями, и нравоучительная задача – главная цель; не в том смысле что «ну и нравы, ну и времена», а в том, смысле, что это всегда и в любых временах, и в любых нравах, и во всех смыслах так свершается – одинаково и постоянно. Вне нас пребывает наша мечта – хрустальные принцы и хрустальные танцы.
Луна пользуется тем, что желающих забеременеть женщин и девочек, впервые почувствовавших странные влечения, волнует её круглый лунный живот. Луна пользуется волнением посвящаемых и набрасывает на них покрывало из лунной мечты.
Мрачный день. Ты случайно подслушал разговор.
Отец говорил: …он тебе не пара… нет хороших парней?.. безотцовщина… – ну и много такого, что он говорил мне теперь постоянно: …общаться с ровней… лучше с теми, кто выше… эмоциями не проживёшь…
А ещё были подмигивания, хихиканья… нашла с кем… нищета…
А я билась, сражалась со всеми этими лунными наворотами…
А ты мне даже не сказал, что подслушал разговор.
И вот, когда я, наконец, пробилась сквозь тошнотворное мерцание, Луна зашла за тучу. Может она перешла на твою сторону.
Исчезла мечта. Не осуществилась.
А как может осуществиться мечта? Тогда она уже не мечта, если уже осуществилась.
Поэтому, как следствие неосуществимости, предлагается мчаться вдогонку и, втайне, только молить богиню быть вечно: всходить брюхом вперёд и зачаровывать разочарованных дневным светом или разочаровывать зачарованных дневным светом, кому как больше нравится.
…и каждый раз, как только Луна зайдёт – превращаешься в Золушку, которая размечталась о Принце и придумала себе сказку под названием «Золушка», да и то не сама придумала, а приневоленная волшебным действием Луны и сказочника.
Вот и закончено нравоученье: мчаться вдогонку и втайне только молить богиню быть вечно, чтоб хоть ночами… но всегда.
Мистериям надо верить, они являются всем, но в то время, когда они являются, надо быть готовым принять их и в них поверить. «…бодрствуйте, – говорит Спаситель, – потому что не знаете ни дня, ни часа, в который придёт», – но не каждый так может, не каждому такое удаётся; «да не узрят очами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем». И вот прозевал, просмотрел, был не готов, не уразумел – вот и живи в потёмках, на ощупь, цепляйся за себе подобного слепого и моли богиню, чтоб не свалиться в ров.
А за что? Каким же надо быть извергом, чтоб придумать такое?
– Народонаселение, несмотря на все демографические провалы, катастрофически растёт, – снова, пальцем в потолок, начал фото-редактор Аркадий Юльевич Резов, а еды! по-простому говоря, еды становится всё меньше. Древние, я вам скажу, уже древние… напимер Демосфен, чтоб не быть голословным, его ученики, задумывались над этим и пришли к выводу, что надо… как бы это тоже попроще сказать – надо reduziren38, а то, гляди, извините, и вовсе не достанется. Надо, что ли, пропалывать, выпалывать… а кого? – и Демосфен тыкает и обводит собравшихся пальцем, будто спрашивая: тебя? или тебя? или тебя?
Все делают индифферентные лица, мол, меня, нас это не касается, а бильд-редактор Юленька не выдерживает напряжения момента и спрашивает:
– Ну, зачем же так персонифицировать историю и мифологию? – она хочет сказать, что зачем же так, без исключения, тыкать во всех пальцем?
Когда палец останавливается на Вадиме, тот встает и говорит:
– Да, я понимаю, что я – в числе тех, кто тот второй, который каждый второй, или каждый третий. И я совсем не хочу никому ставить это в вину.
– Да, да-ра-гой, – встряёт главный из Бим-Бомов, – Вам теперь, там, извините, как сказал бы гражданин Пётр Анисимович, защёлкнутому, всё равно, но мы на работе, а работа наша заключается в установлении истины и мы не хотим делать плохо свою работу.
Петру Анисимовичу кажется, что следуют аплодисменты.
– Так получилось, – продолжает Вадим. – Её увели, увели, потому что она не должна была принадлежать только мне, она должна была принадлежать многим, всем, кто придёт и заплатит цену блудницы. Я был рядом, я искал встреч, я снова и снова приходил к колодцу, я снова и снова слушал Andante… Andante… con variazione… надеясь на осуществление симпатического закона, когда две души наверняка знают место встречи, потому что в их ушах звучит одно Andante… Andante… con variazione… и ведёт их, и влечёт их друг к другу. Ещё, иногда, серебряная Луна, радуясь, захлопывала за нами дверь, и мы питались друг другом, обманывая всех на свете, всех на свете богов и всех людей, нарушая очередь, отымая от отведённой на всех доли счастья уже не свою, а уже общую часть. А потом она ушла, чтоб больше не приходить.
Я выторговал у Провидения её образ, который бы мне являлся; всякое её появление отбирало у меня кусок жизни. Провидение у меня за это отбирало кусок живой жизни.
Я видел её всё слабее, и, когда я почти утерял возможность её воображать, мы, вместе, я и образ ушли. Потому что кусков жизни не осталось.
В храме, который далеко-далеко, за окнами издательства «Z», началась вечерняя служба. Снова загудел благовест, натура содрогнулась, и всякое естество содрогнулось. И по каналам, режущим город во всех направлениях, побежала рябь и разбудила спящие в воде отражения серафимов с золотыми крыльями. Из окон высунулись женщины – испуганно и благоговейно; в колыбели заплакал ребёнок, мать взяла его на руки и
