Прощание с Днем сурка - Александр Бруссуев

Стюарт все ругался такими нехорошими словами, что я даже не мог их перевести. Повернув голову в сторону бандитского катера, с облегчением заметил, что он даже не пытается нас преследовать. И вдруг, на том месте, где только что полагалось быть вражьей посудине, вырос небольшой огненный бутон, окутавшийся столбом черного дыма.

— Хороший колдун ты, Стюарт! От твоих слов даже лодки взрываются, — обратился я к своему брату по оружию.

Но отвечать мне он не торопился, присев на носу и сжимая одной рукой другую. Вся его поза, все его несколько дерганые движения говорили о том, что моего друга накрыла своим покрывалом Его Величество Боль. Под ногами валялся автомат. Вот тут я испугался так сильно, что моментально покрылся холодным потом.

— Что с тобой, Стюарт? Скажи мне! Не молчи! Говори со мной! — кажется, голос мой даже задрожал.

Но Стюарт не ответил, только обернулся ко мне с перекошенным страданием лицом.

Я поставил мотор на нейтралку и, внутренне содрогаясь, преодолевая раскачивание лодки, сделал пару шагов в полуприседе. Но крови не было, рука у Стюарта выглядела вполне цивилизованно, вот только сам он зубами скрипел явно не от избытка радости.

Я невольно бросил взгляд на автомат, и картина происходящего стала более — менее ясна.

Каким-то непостижимым образом траектория вражьей пули оборвалась на цевье оружия, находившегося в тот момент в уверенных руках Стюарта. Удар был силен — автомат перешел в разряд металлолома. Ну и левому предплечью досталось. Не уверен в медицинских терминах, но, по-моему, это называется контузией. А, может, и нет, но в детстве мы подобное непотребство называли словом «одробило». Очень больно.

— Опусти руку за борт. Нужен холод! — посоветовал я уже поспокойнее.

Стюарт отреагировал правильно, а именно: чуть не вывалился за борт, утопив свою конечность в тридцатиградусной воде по самую шею. Но некоторое облегчение он, вероятно, начал испытывать, потому что повернул ко мне лицо и произнес:

— Будто под пресс рука попала, даже не понял вначале, что ж так больно!

— Не повезло, хотя если бы пулей зацепило, могло бы быть и хуже, — поддержал его я. Глядя на распростершегося на борту Стюарта, представил себе картину, как к нам вернулась любопытная акула. А тут такое лакомство, как подкормка, висит в воде.

— Давай-ка лучше в ведро воды наберем, и туда поместим твою конечность.

— А что такое? — безразлично спросил Стюарт.

— Да просто, исходя из особенностей данного водоема, в частности, его богатой фауны, ты похож на волка.

— Почему на волка?

— Есть у нас такая народная сказка, в которой волк зимой в проруби рыбу ловил на хвост. Хвост у тебя, будем надеяться, отсутствует. А вот на руку можно и зацепить какую-то сомнительную рыбешку килограмм под двести — триста.

Стюарт со стоном перевернулся на спину, осторожно поддерживая руку. Я набрал ведро воды, куда осторожно поместили его больную часть тела. И пока он, морщась от каждого движения, устраивался поудобнее, нашел в аптечке болеутоляющее и противовоспалительное средство.

— Прими-ка это верное средство от боли, — сказал я и протянул ему лекарство вместе с пакетиком воды.

— Что ж мне воду прямо вместе с пакетом и глотать?

Я сначала не понял, что Стюарт имеет в виду, бокал ему, что ли, нужен или хрустальный фужер? Но потом догадался, что мой товарищ просто не в состоянии самостоятельно открыть водяной пузырек, и по-тимуровски перегрыз целлофан.

— Надеюсь, к тому времени, как ты захочешь в туалет, твои силы слегка восстановятся, и посторонней помощи тебе не потребуется.

Стюарт никак не отреагировал на мои речи, только, забираясь с ведром под брезент, предложил:

— Поехали, что ли, к берегу. Прости, что не могу тебя подменить на руле. Потерпи до суши, там отдохнем до утра. А завтра, надеюсь, будет легче, тогда к цивилизации и двинем.

Действительно, самое время отсюда убираться. Звука взрыва я не помню, но он, без всякого сомнения, имел место быть. Ведь рвануло-то изрядно — только кусочки обшивки да железяки по округе разлетелись. Куда улетели те двое, даже не подумал.

Наверно, одной пулей пробило бензобак, топливо начало разливаться, а потом уже достаточно было простой искры, чтоб случился молниеносный пожар и сдетонировал бензин из топливных баков. Стюарт поливал по катеру — призраку от плеча. Пули рикошетили от обтекаемого корпуса, рождая, наверно, бенгальские огни. И из искры возгорелось пламя. Надеюсь, это не очень испортило настроение тем двум бандитам.

Усталость навалилась, как чрезмерное атмосферное давление: голову прижимало книзу, веки отказывали в моем тщетном желании оставаться открытыми. Я поливал голову пригоршнями воды из-за борта. Мысли путались, возникали какие-то картины, иногда из прошлого, иногда из бреда.

Вспомнилось, например, за долю секунды, как ехал подписывать этот контракт. Вернее один маленький эпизод, почему-то всплывший в памяти.

Шел с автовокзала на Обводном канале сквозь Лиговку к метро, времени было достаточно, поэтому глазел по сторонам.

Около большого бака, в которых варят битум, как раз напротив открытой топки с полыхающим пламенем, неподвижно сидели двое, уставившись немигающим взглядом в огонь. Конечно, человек никогда не устанет смотреть на текущую воду, плывущие облака, горящий огонь и на то, как работает другой человек. Но вторым человеком, собственно говоря, был большой ободранный помойный котяра. Оба сидели с одинаковым глубокомысленным выражением лица. Даже чем-то они были похожи друг на друга. Круглолицый, красномордый и прыщавый двадцатипятилетний работяга и неопределенного возраста (может быть, кошачий подросток — переросток, а, может быть, дедок — все они одинаково усатые — бородатые) котейко с головой, как футбольный мяч. И в их задумчивости, в одинаковом наклоне гордых черепов, чудился какой-то затаенный космический смысл (какой — хоть убейте, не скажу, не знаю просто, не созрел еще до тайны вселенского бытия). Тогда промелькнула мысль: напугать их, что ли? Подойти и громко гаденько кашлянуть. Но это решение было отвергнуто самым решительным образом: я же все-таки интеллихент! Прошел мимо, оставив людей заниматься самосозерцанием. Но картина, как живое полотно, вспыхнула в уставшем мозгу, пес его знает почему.

В панике открыл глаза: привиделось, что уже еду по берегу мимо кустов, лихо переезжая камни и пни. Но земля еще далеко. Понял, что так больше продолжаться не может, сбавил обороты до самых малых, устроил руль под мышкой и клюнул носом.

Проснулся со стоном, все тело затекло, руль успел пребольно вдавиться в руку. С минуту, ничего не понимая, смотрел перед собой, продолжая упорно стонать. Стюарт мог бы подумать, что я готовлюсь на соревнования по фигурному мычанию, если бы хоть как-то отреагировал. Но он молчал и даже не шевелился, как убитый. Эта мысль меня окончательно разбудила и испугала. Я заглушил мотор, иначе он бы, собака, руль положил на борт и стал бы выписывать никому ненужные круги. Прокравшись на нос, что лодка даже не шелохнулась (научился, канатоходец!), уставился на замершего товарища. Он по-прежнему неподвижно и бездыханно покоился в позе, мне немыслимой для сна. Во всяком случае, грудь его не шевелилась, как я не пытался, зажмуривая по очереди глаза, рассмотреть признаки жизнедеятельности. Я поднес к его носу кулак, чтоб он, понюхав его, хлопнулся в обморок, разжал ладонь, но опять же не уловил свежего бриза, вырывающегося из ноздрей. Хотя моя длань, лишенная должного ухода, выглядела не самым лучшим образом, а мозоли, пожалуй, не только на дыхание, но и на кипяток не выдали бы рецепторам никакой информации. Я нечаянно, готовясь заплакать, опустил ладошку Стюарту на нос, перекрыв ему доступ кислорода. И тут он открыл бессмысленные глаза (слава Богу!), и сказал слабо: