Ночью под каменным мостом - Лео Перуц

И он произнес над ними слова благословения. Тогда страх оставил их, они встали и решительно двинулись в путь, повинуясь велению высокого рабби.

Они сидели среди могил, прислонившись к ограде кладбища, а перед ними на сырой земле стояла чашка с яблочным муссом. Вокруг царила тишина и непроглядная тьма -- ни травинка не шевелилась, ни звездочка не проглядывала из-за облаков. И пока они сидели и ждали, страх вновь напал на них, и Коппель-Медведь, будучи не в силах больше выносить тишину, начал говорить вслух сам с собой:

-- Эх, сейчас бы хоть грошовую свечку! -- сказал он.-- Я не хочу больше сидеть во тьме. Ведь должна быть полная луна, а я ее не вижу. А может быть, уже пропел петух и луна закатилась? Лучше бы нам сейчас сидеть дома за печкой. От земли так и несет холодом, он лезет мне под куртку, что тать в ночи. Екеле-дурень, я думаю, ты тоже замерз, -- вон как дрожишь! Тут под землей не одна сотня комнат, и все они хорошо устроены, ни окон, ни дверей. Мороз в них не заберется и голод тоже, обоим придется снаружи остаться, век друг за другом гоняться. Стар и млад, беден и богат -- под землей все на один лад...

Последнее слово застряло у него в горле, так как в этот момент перед ним предстало озаренное белым светом дитя. Маленькая Блюмочка взяла в ручки серебряную чашку.

-- Блюмочка-цветик!(1) -- сдавленным голосом воскликнул Екеле. -- Ах, подожди, что же ты уходишь! Разве ты не узнаешь меня? Это же я, Екеле-дурачок, а рядом со мной сидит Коппель-Медведь. Помнишь, как ты прыгала и танцевала, когда я играл на скрипке у вас на улице? И как хохотала, когда Коппель бегал на четвереньках и выделывал свои штуки?

-- Все это, -- сказало дитя, -- было и прошло, потому что все это было только на время. А теперь я вошла в истину и вечность, где нет ни времени, ни страстей!

Серебряная чашка выскользнула у нее из рук и упала на землю. Дитя повернулось и хотело уйти к своим спутникам, но тут Екеле вспомнил наказ рабби, крепко схватил подол детской рубашечки и воскликнул:

-- Во имя Того, кто есть Начало и Конец, заклинаю тебя: скажи и укажи, за чьи грехи в наш город вступила злая смерть?

Всего лишь мгновение длилась тишина. Всего лишь мгновение ребенок неподвижно всматривался в темноту у них над головами -- туда, где над могилами, невидимый взору живущих, парил Божий ангел, хранитель детских душ. Потом дитя произнесло:

-- Ангел Божий сказал, слуга Господа изрек: это случилось за грех Моавов, в котором пребывает одна из дщерей ваших. И Он, Вечный, видел это, и Он, Вечный, карает вас так, как Он покарал племя Моава!

Тут Екеле отпустил подол рубашки, и дитя, словно подхваченное внезапным порывом ветра, взмыло ввысь. Очень скоро оно скрылось из виду, а потом померкло и белое мерцание за темными зарослями бузины. А Коппель с Екеле вышли за ворота кладбища и отправились в дом высокого рабби, где и передали ему все, что слышали.

Едва забрезжило утро, как рабби послал своих вестников в каждый дом еврейского города. Он созывал общину в дом Божий, и тот, кто мог ходить, пришел, и никто не остался дома. И когда все собрались, он поднялся на три гранитные ступени, и под его темным плащом был белый смертный саван, а над головою развевалось знамя, на котором было начертано: "Господь Саваоф наполняет весь мир своим величием".

И сразу все вокруг стихло. Высокий рабби начал говорить. Он сказал, что среди них есть женщина, живущая в грехе супружеской измены, и подобна она детям проклятого племени, которое покарал Бог. И он призвал грешницу -пусть выйдет и покается, и примет на себя кару, которую предназначил Господь Бог.

Среди женщин поднялся шепот и тихий плач. Объятые страхом, они молча глядели друг на друга, но ни одна не вышла и ни одна не захотела признаться в грехе Моава.

Второй раз возвысил голос высокий рабби. Он провозгласил, что именно из-за этого сокрытого греха в городе умирают дети. Ион заклял грешницу святыми буквами и десятью страшными именами Бога -- да выступит она и покается, чтобы кончилось народное бедствие!

Но и на этот раз напрасно говорил высокий рабби. Та, что была причастна греху, молчала и не хотела обратиться вспять с пути своего.

Тогда темное облако гнева объяло высокого рабби. Он извлек священные свитки и над ними произнес слова великого проклятия грешнице. Он умолял небеса, чтобы сгинула она подобно скалам Гильбоа, которые проклял Давид. Чтобы земля сделала ей то же, что некогда сделала Давону и Авирону. Чтобы само имя ее стерлось из списка всех сущих и потомство было проклято во имя Сияющего и Пламенеющего, во имя лучистых звезд и Зедекиеля, который есть Ухо и Око. И чтобы душа ее пала в царство ужаса и там пребывала до скончания времен.

Затем он покинул дом Божий. И на улицах еврейского города воцарились страх и отчаяние, безнадежность и скорбь...

Когда тем же вечером высокий рабби сидел в своей комнате, ему на память пришел один случай из минувших лет. Однажды к нему пришли два мясника с жалобой на погибель всего их товара. Вор проник к ним в лавку и поступил с их добром как святотатец. Он взял мяса сколько мог унести, а остальное раскидал и загадил, залив нечистотами.

Рабби собрал общину и заклинал вора признаться и заплатить за ущерб, насколько это было в его силах. Но вор молчал и упорствовал во зле, и тогда рабби наложил на него проклятие, которое исключало его и все его потомство из числа верных детей Божиих.

А ночью перед домом высокого рабби явилась собака; она громко выла и стенала, и так жутко было слушать ее жалобы, что высокий рабби, опознав в ней вора, снял с нее проклятие.

-- Если сила проклятия так велика, -- сказал себе рабби, -- что даже неразумная тварь, в чьей душе нет света знания о Боге, не может вынести его, то как возможно, чтобы нарушительница брака не вышла передо мной и не покаялась, пока еще не минул день?

Но шли часы, и настала ночь. Когда она прошла, высокий рабби понял, что ждал напрасно. И тогда позвал он своего молчаливого слугу, которого некогда сам же вылепил из глины и который носил имя Божие в устах своих(2), и приказал ему разыскать на улицах Коппеля-Медведя и Екеле-дурачка, ибо они были нужны ему.

Когда же эти двое пришли, он объявил им:

-- После того как день угаснет и наступят сумерки, идите снова на кладбище, и ты, Екеле, играй на своей скрипке одну из песен, какие поют дети во время праздника кущ. И духи умерших станут слушать тебя, потому что первые семь дней земные мелодии еще связывают их с этим миром. Потом вы пойдете обратно, и ты, Екеле, не переставай играть. Но когда вы вернетесь в эту комнату, вам следует сразу же выйти вон. И не вздумайте оглянуться! Ибо то, что я хочу сделать, есть тайна Пламенных, которых именуют также Престолами, Колесами, Могуществами и Воинствами, и не вашим глазам видеть ее.

Они пошли и сделали по его приказу: Екеле-дурачок наигрывал на скрипке веселые мотивы праздника кущ, а Коппель прыгал изо всех сил. Так они прошли среди могил до стены и вернулись обратно по пустынным улицам, а за ними неслось белое светящееся облако. Оно поднялось вместе с ними по лестнице и влетело в комнату высокого рабби.

Как только приятели закрыли за собой дверь, рабби произнес запретное слово из книги Тьмы -- слово, которое сотрясает землю, крушит скалы и вызывает мертвых в мир живых.

И перед ним в своем земном облике явилось дитя, и было оно все равно что из плоти и крови, и свечение его погасло. И оно бросилось на пол и принялось плакать, жалуясь и умоляя вернуть его обратно в сад мертвых.

-- Я не пущу тебя в истину и вечность, -- грозно ответил высокий рабби, -- и ты вновь начнешь свою земную жизнь, если не дашь мне ответа. Во имя Всевышнего, единственного и всеединого, Того, Кто был, и есть, и пребудет, заклинаю тебя: скажи и укажи, кто причастен греху, за который детская смерть пришла в город?

Дитя опустило глаза долу и покачало головой.

-- Кто причастен тому греху, -- едва слышно прошелестел его голос, -- и за кого Бог призвал нас к себе, не ведомо ни мне, ни даже ангелу, поставленному нашим хранителем. Кроме Бога это знает только один человек на свете, и человек этот -- ты!

Стон вырвался из груди старого рабби. И он сказал слово, снимающее чары, и дитя унеслось обратно на родину душ.

А высокий рабби вышел из дома и в одиночестве зашагал по ночным улицам гетто к реке, а затем вдоль по берегу, мимо рыбацких хижин, пока не достиг каменного моста.

Там, под мостом, стоял розовый куст, на котором распустился один-единственный красный бутон, а рядом с ним вырос куст розмарина. Оба растения, казалось, обнялись ветвями, да так тесно, что лепестки розы касались белых цветков розмарина.

Высокий рабби наклонился и с корнем вырвал куст розмарина из земли. Потом он снял проклятие с головы женщины, которая нарушила брачные узы.

Черные облака неслись по небу, бледный свет луны серебрил шпили и арки моста. Высокий рабби спустился к воде и бросил розмарин в реку, чтобы его унесло волнами и затянуло в шумную пучину вод.