Новый центр - Йохен Шимманг

— Под ним скрывается старый бункер, — сказал Зандер. — Разумеется, бункер вплотную смыкался с домом Генерала, соединялся с ним совсем короткой дорожкой. Ритц насыпал сверху холм и выбрал вот эту форму кургана, напоминающую могилу гуннов. Генерал-то сбежал, но форма гробницы задумана была как место его последнего пристанища: чтобы создавалось впечатление, что он на самом деле там лежит.

Раздался громкий стук в дверь, и Зандер побежал вниз открывать. Я пошел за ним. За дверью стояли два анархиста и молча показывали на штабеля картонных коробок. Зандер потер руки и обернулся ко мне:

— Книги, целые коробки книг. За работу!

Я думал, что в библиотеке царит если не хаос, то, по крайней мере, неустроенность. На самом деле кое-где в углах громоздились неразобранные книги, но на полках, которые высились до потолка и перемежались только окнами, был полный порядок, все подписано и распределено по предметным областям. В некоторых помещениях расстановка производила впечатление окончательной. От Зандера я узнал, что библиотека через полгода должна открыться, мне же представлялось, что дело в самом своем начале.

Зандера я узнал в тот краткий период, когда был студентом. Сам он учебу уже закончил и работал в университетской библиотеке. Он был на двенадцать лет старше меня, а познакомился я с ним летним вечером 2012 года, когда он, совершенно вымотавшийся, пристроился на газоне перед Институтом германистики. Полиция, которая обыскивала институт, только что уехала. Глаза старших, особенно — самых старших, в эти дни сияли особым светом. Ведь борьба вспыхнула вновь! Lotta continual Unter dem Pflaster liegt der Strand! L’imagination au pouvoir![2] Это были лозунги из тех времен, когда меня самого еще и в плане не было. Впрочем, меня вообще не планировали, но об этом позже.

Был солнечный вечер конца июня, градусов эдак двадцать пять. Я наблюдал за волнениями внимательно, но осторожничал и держался в стороне. Когда полиция отчалила, повсюду на газоне оставались небольшие группки студентов и что-то обсуждали, но, поскольку я был в университете без году неделя — всего два с половиной месяца, я не считал себя вправе вмешиваться в разговоры. Мне было восемнадцать лет, и я мало разбирался в том, что происходило здесь на протяжении нескольких недель. Зандер был единственным, кто сидел в одиночестве, на какой-то подстилке под липой, уткнувшись головой в колени — возможно, он дремал. Поэтому я мог спокойно разглядывать обложку книги, лежавшей рядом с ним. Увесистый кирпич, судя по названию, детектив: «Смерть Хорхе Бургосского» Адама Мелька[3]. Все это ничего мне не говорило. В этот момент Зандер поднял голову и слегка ошарашенно посмотрел на меня, потом улыбнулся и сказал:

— Садись, что стоишь. Ты знаешь эту книгу?

— Нет, даже не слышал никогда. Но я не так уж много читаю.

Это было не совсем верно. Точнее, это было полное вранье. В старших классах я был практически единственным, кто еще читал книжки, игнорируя предисловия, совершенно бессистемно, зато — ночи напролет, запоем. Более того, именно по этой причине я решил изучать германистику и философию, которые давно уже вышли из моды. Но у меня не было желания рассказывать об этом.

— Я читаю ее, — сказал Зандер, — чтобы узнать хоть что-нибудь о годе моего рождения. Тогда эта книга была бестселлером. И потом еще несколько лет. Да сядь же ты наконец.

Я сел, а когда стемнело и стало прохладно, мы перебрались в какую-то пивную, из которой вышли около полуночи.

Когда через четыре года случился путч, Зандера выгнали с работы почти сразу. Потом он устроился в одно маленькое издательство на западной окраине города, а когда режим рухнул — был ли он свергнут? или погубил себя сам? — его попытались пригласить обратно в университет, но он отказался и остался на прежнем месте, пока год назад его не позвали организовывать центральную библиотеку здесь, среди руин. Две недели назад Зандер наконец разыскал меня и спросил, не соглашусь ли я ему помочь; и хотя в старых западных землях мне жилось вполне вольготно, я обещал, что, по крайней мере, навещу его, а потом обдумаю сделанное им предложение.

Теперь ни о каком обдумывании речь уже не шла.

— О твоих обязанностях мы поговорим завтра, — сказал он, — сперва надо распаковать книги!

Книги, которые мы постепенно доставали из двенадцати больших картонных коробок, были добычей, доставшейся нам при распродаже одного книжного собрания. В возрасте восьмидесяти двух лет скончался некий ученый, профессор философии на пенсии, не оставив в завещании распоряжений относительно своей библиотеки. Его дети и внуки (жена умерла лет пятнадцать назад), наверное, выбрали для себя по нескольку книжек, а остальное сочли неинтересным, упаковали в сто двадцать четыре одинаковые по размерам картонные коробки — как уж у них получилось, то есть все вперемешку — и выставили на распродажу. У анархистов, которых послал Зандер, денег хватило только на двенадцать коробок. Участники аукциона, по условиям, не могли заранее ознакомиться с их содержимым: ставки делались вслепую, и каждый покупал кота в мешке. Эту добычу нам, значит, и предстояло оценить — поштучно.

Вздумай я здесь все перечислить, это заняло бы страниц сто или больше. Об очень многих книгах я никогда прежде не слышал, но некоторые — те, что при распаковке произвели на меня наибольшее впечатление, — я все же назову.

Первым, что меня поразило, было «Введение в науку о регистрации, или О Registratoribus, с пояснением некоторых содержащихся там мест, составленное Филиппом Вильгельмом Людвигом Фладтом, советником Церковного и Высшего апелляционного суда курфюшества Пфальцского, члена Баварской-Пфальцской Академии наук, изданное во Франкфурте и Лейпциге Эслингерским книготорговым домом в 1765 году». Это, так сказать, сокращенное название, полное заняло бы слишком много места. Впрочем, мы-то имели дело с факсимильным воспроизведением издания 1765 года, вышедшим в 1975-м в Пуллахе. Наш экземпляр сохранился первоклассно, его вряд ли вообще кто-нибудь открывал. Ученого, очевидно, эта книга совсем не интересовала, и очень может быть, что он просто получил ее в подарок — от какого-нибудь коллеги, которого пригласил на ужин, а тот не захотел являться с обычной в таких случаях бутылкой вина класса гран-крю[4]. Подаренная книга тоже была в своем роде гран-крю, потому ее и не открывали.

Во второй коробке, на самом дне, лежал английский криминальный роман в немецком переводе (карманное издание), зачитанный и потрепанный — в большей мере, чем любая другая книга из этой коробки. Назывался он «Блестонское убийство», а его автором был некий Дж. С. Гамильтон[5].

Перевод был опубликован в 1960-м, я быстро подсчитал: нашему — ныне покойному — профессору тогда как раз исполнилось двенадцать; а имя переводчика заставило меня усмехнуться, ибо звали его не иначе как Михаэль Рюпель[6].

Украшением третьей коробки оказалась хорошо известная мне книга, бестселлер моих школьных лет, который я и сам читал с удовольствием: «Дом на Эльбе» Маргариты Мюленбек[7], здесь — в роскошном подарочном издании с прошитым переплетом и закладкой-ленточкой. Райнер Хармс — мой товарищ из параллельного класса и, кроме меня, один из немногих в то время маниакальных любителей чтения — нашел тогда в Интернете два интервью с писательницей, и эти видео мы с ним смотрели снова и снова. Мы совершенно точно влюбились в нее. Нам было тогда по пятнадцать.

В двух следующих коробках были упакованы обычные (не подарочные) издания, со встречающимися кое-где бледными карандашными пометками. Мы обнаружили там трех французов: Марселя Бергота, Эдмона Тэста и Антуана Рокантена, а также одного итальянца, Дзено Козини[8]. Я ни о ком из них никогда не слышал — в отличие от Зандера, конечно. Это были не академические собрания сочинений и даже не обычные собрания сочинений, а просто «избранное», публиковавшееся в связи с какой-нибудь круглой датой — годовщиной рождения или смерти автора.

Шестая коробка, в отличие от двух предыдущих, содержала полную мешанину, и здесь нам обоим больше всего понравился маленький том Карла Фюррера «Барт, Фуко, Toyota: после структурализма», изданный в 1988 году Научным книжным обществом в Дармштадте[9].

В седьмую коробку наследники, очевидно, поместили часть португальского отдела библиотеки, поскольку там мы нашли — конечно, в немецком переводе — произведения Альберто Каэйро, Рикардо Рейса, Алваро де Кампоса и Бернардо Соареса[10].

Восьмая коробка содержала настоящие сокровища. Среди прочего мы обнаружили там «Всеобщую историю лабиринтов» Сайлеса Хейзлема и (в очень редком старом издании) «Приятные и достойные прочтения сведения о стране Укбар в Малой Азии» Иоганна Валентина Андрее; также «Тайного спасителя» Нильса Рунеберга — немецкий перевод, выполненный Эмилем Шерингом, книги «Kristus och Judas», 1912 года; фрагмент романа Герберта Куэйна «April March»; и, наконец, — сонеты Пьера Менара, обращенные к баронессе Бакур, 1934 года [11].