Новый центр - Йохен Шимманг

Ханке: Но у меня совершенно нет эйдетических способностей.

Штротман: Пусть так. Но ведь речь-то идет о поколениях, а не об отдельных случаях. А в масштабе поколений, безусловно, кое-что меняется. Недавно, к примеру, мы зарегистрировали один случай: молодой человек без труда мог воспроизвести всю периодическую систему химических элементов, с порядковыми номерами, символами и группами, опираясь исключительно на облик таблицы, которую он видел.

Ханке: Молодой химик?

Штротман: В том-то и дело, что нет. Этот молодой человек — графический дизайнер и о химии никакого понятия не имеет. Он вообще не в курсе, что означают эти числа и символы. Таблицу он может вызвать в памяти в любую минуту, но ему это совершенно не нужно. Школу он уже окончил, экзамены по химии ему сдавать больше никогда не придется.

Ханке: Но с Зандером ведь было совсем по-другому. Он же интересовался книгами.

Штротман: Другое поколение. Но разумеется, такие вещи встречаются и у наших эйдетиков новой волны. Известный случай с Клуном, например.

Ханке: Мне это имя ничего не говорит.

Штротман: Томас Клун, шестнадцати лет от роду, два года назад — сейчас ему уже восемнадцать — мог слово в слово повторить всю «Маркизу фон О.», название вам знакомо, надеюсь?

Ханке: Мне кажется, это пьеса какая-то…

Штротман: Новелла. Генриха фон Клейста.

Ханке: Да-да, припоминаю.

Штротман: Он не наизусть ее выучил, понимаете? Ему нужно было обязательно смотреть на стену, чтобы начать говорить, и на стене он тогда видел страницы дешевого издания, которое когда-то читал, и мысленно их перелистывал. Этот юноша тоже хочет так или иначе заняться «чем-нибудь литературным», как он выражается. Не исключено, что сам начнет писать. Уму непостижимо, сколько народу сегодня вот так пишут, а ведь еще каких-нибудь лет сто назад все просто воем выли, опасаясь, что чтение и письмо, а с ними и книги навсегда исчезнут с лица земли.

Ханке: А что отличает этого Клуна от Зандера?

Штротман: Прежде всего отметим, что между ними есть нечто общее, а именно — интересы. Но в остальном они категорически различны. У Зандера, как и у других эйдетиков его поколения, речь идет об особом таланте, если можно так выразиться, таланте, который с окончанием детства не исчез. Поколение Клуна, назовем его так… нет, мне это положительно нравится, поколение Клуна.

Профессор Штротман улыбается и молчит.

Ханке: Ну? Вы же хотели что-то сказать о различии… с поколением Клуна.

Штротман: Верно, верно. Отличие заключается в том, что, как показало наше исследование на основании обширного материала брэйн-скрининга, мозг у представителей этого поколения неуклонно реструктурируется. Ну, не у всех, однако у относительно большого числа людей.

Ханке: Но ведь это может быть результатом нейроинхансинга. Я имею в виду мозговой допинг.

Штротман: Ни в коем случае. Эту тему мы изучили вдоль и поперек. И давно знаем, что инхансинг только увеличивает выдержку и усиливает концентрацию человека — а порой и его агрессивность, замечу попутно, — но не может развивать новые способности.

Ханке: Существуют и другие мнения на этот счет.

Штротман: А вы поинтересуйтесь, кто платит за эти другие мнения. Людям, которые торгуют таблетками, приходится, что называется, бить в научные барабаны рекламы. Но наш институт абсолютно независим от фармацевтической промышленности. Нет-нет, человек меняется, приспосабливая свой физиологический аппарат к изменившимся условиям, а не запихивая в себя таблетки.

Ханке (вспомнив нечто из второстепенных предметов университетской программы): Не являетесь ли вы сторонником теории воздействия внешней среды?

Штротман: Я сторонник того, что выявил сам, а также того, что выявили и доказали другие. Я не придерживаюсь никаких определенных теорий и ни к одной теории не имею пристрастия. Но я имею смелость опираться на свой собственный разум.

Ханке: Вот как. Ну да, конечно, так, в принципе, каждый должен поступать.

Штротман: Ну и еще — стараюсь чуть-чуть заглядывать за горизонт. Вы что-нибудь, кроме нейрологии, изучали?

Ханке: Была парочка второстепенных семинаров по другим предметам. Что требовалось, то и изучал. Было такое время переломное. Я учился еще при… ну, при…

Штротман: Понятно, при ancient regime.

Ханке: Как вы сказали?

Штротман: При старом режиме, говорю. При хунте то есть.

Ханке: Да, тогда я начинал учебу, а когда все рухнуло, весь учебный план изменился. И даже содержание предметов, понимаете? Я нейрологию тоже имею в виду. Достаточно назвать только одно имя: комиссар по образованию Грош[21].

Штротман: В курсе.

Ханке: А вы-то как выжили? Или научно-исследовательскую деятельность никто не трогал?

Штротман: Я был в Швейцарии. Фонд, который спонсировал этот частный университет, тоже находится в Швейцарии. Мы ведь здесь совсем рядом с ними. Если найдет коса на камень, мы можем перевестись в Швейцарию очень быстро. И плевать, какой комиссар по образованию, министр культуры или уполномоченный по науке начнет вставлять нам палки в колеса. Родом-то я, между прочим, из Базеля. Чему вы учились?

Ханке: Биологии и медицине.

Штротман: А еще? Когнитивную лингвистику изучали?

Ханке: Совсем немного.

Штротман: А нейропсихологию развития? Когнитивную и визуальную нейропсихологию?

Ханке: Да, самую малость. Хотелось бы больше.

Штротман: Ну, мы совсем отклонились от темы интервью. (Приветливо): Можно я вам кое-что скажу?

Ханке: Да, разумеется.

Штротман: Журналистика не для вас.

Ханке: Возможно. Я ведь делаю только первую попытку. Мне предложили, и я не отказался.

Штротман: Понятно.

Далее интервью продолжается, так сказать, в «деловой» манере, но в журнале «New Science» следов его не обнаруживается, по-видимому, Ханке принимает решение не публиковать его. Вместо этого он прислушивается к советам своего визави и получает дополнительное образование по направлению «Когнитивная и визуальная нейропсихология». Через три года он становится ассистентом Штротмана.

4

Внешний облик книг и их библиографическое описание, о котором говорил Зандер, занимали нас и теперь. Формирование книжной систематики осложнялось тем, что эта библиотека редко могла себе позволить целенаправленные закупки книг. Ситуация усугублялась неоднородностью издательского рынка и невозможностью оптовых закупок, к тому же Зандера мало интересовали книжные новинки. Прирост фондов зависел от случая, от жалких остатков частных библиотек, как те коробки, которые по поручению Зандера привезли анархисты, когда распродавалась библиотека профессора Гергена; фонд увеличивался также от подарков и находок на блошиных рынках, от распродаж в обанкротившихся издательствах и магазинах. Впрочем, нас начали поддерживать фирмы, расположившиеся на руинной территории, и теперь иногда мы могли время от времени делать плановые закупки, например «Собрание сочинений I и II» Курта Брахарца[22], прекрасное издание, выпущенное в 2015 году издательством «Либеро» и год спустя, сразу после путча, запрещенное, причем все экземпляры, которые властям удалось изъять, были уничтожены. Особенно интенсивно нас поддерживали обе компьютерные фирмы, расположившиеся неподалеку. После падения режима эта отрасль имела самые высокие доходы, поскольку информационные технологии в стране все девять лет, пока хунта была у власти, несмотря на явную потребность в модернизации, сильно отставали от мирового уровня. Цензура парализовала всякое нормальное развитие этих технологий, несмотря на то, что режим на самом высоком уровне поддерживал свою внутреннюю, независимую информационную сеть. По этой причине новые формы коммуникации и сетевого развития, такие как j2woody, hurtz, clash, Dath 20.0 или Capt’n Hook, получили у нас широкое распространение только теперь.

В невысоких зданиях, где расположились обе фирмы, часто до полуночи горел свет. Однажды, мучаясь бессонницей, я в половине третьего отправился прогуляться по территории — отмечая про себя, что в прежние времена меня бы тут же расстреляли, если бы я вдруг появился здесь в подобное время и без специального разрешения, — и увидел молодую женщину, которая стояла в проеме двери, ведущей в «Alice in Wonderland» («Алиса в Стране чудес» — таково было официальное название фирмы), и курила, ей было, наверное, около тридцати. По-видимому, она принадлежала к креативной команде, хотя, собственно говоря, насколько я тогда знал на тот момент, в этих фирмах все как один были людьми креативными. Я смущенно поприветствовал ее кивком головы и еле слышно сказал: «Привет!», она же безо всякого смущения спросила в ответ: «Что, не спится?»