Токийская невеста - Амели Нотомб

— Хара, познакомься, это Амели, моя… французская… классная женщина.

Я с диким трудом удержалась от смеха, боясь свести на нет столь похвальное усердие. Поправлять Ринри в присутствии друга я не хотела: для него это значило бы потерять лицо.

День совпадений. Я вдруг увидела, как в кафе входит Кристина, симпатичная молодая бельгийка из посольства, она помогала мне заполнять бумаги.

Я ей помахала.

Настала моя очередь всех представлять. Но Ринри был в ударе и, решив, вероятно, закрепить успех, сказал Кристине:

— Познакомьтесь, это Хара, мой друг, и Амели, моя французская женщина.

Кристина бросила на меня быстрый взгляд. Не дрогнув, я сообщила молодым людям, что ее зовут Кристина. Раз уж такое недоразумение случилось, я решила не делать Ринри замечаний, чтобы не показаться авторитарной в любви. Единственной своей задачей я сочла поддерживать общение на французском языке.

— Вы обе бельгийки? — спросил Хара.

— Да, — улыбнулась Кристина. — Вы прекрасно говорите по-французски.

— Благодаря Амели, моей…

Тут я перебила его:

— Хара и Ринри изучают французский в университете.

— Да, но, чтобы выучить язык, нет ничего лучше индивидуальных занятий, правда?

Игривое поведение Кристины действовало мне на нервы, но мы были не настолько близки, чтобы объяснять ей, как все обстоит на самом деле.

— Где вы познакомились с Амели? — спросила она у Ринри.

— В супермаркете «Адзабу».

— Интересно!

Спасибо, что он не сказал «по объявлению».

Подошла официантка принять заказ. Кристина посмотрела на часы и сказала, что человек, с которым у нее назначена встреча, вот-вот появится. Прощаясь, она бросила мне на нидерландском:

— Красивый парень! Рада за тебя.

Когда она ушла, Хара спросил, не по-бельгийски ли она сейчас говорила. Я кивнула во избежание долгих разъяснений.

— Надо же! Вы так хорошо говорите по-французски! — восхищенно сказал Ринри.

Еще одно недоразумение, с тоской подумала я.

Силы мои иссякли, и я попросила Хару и Ринри поговорить по-французски между собой, а сама ограничилась тем, что исправляла лишь самые несусветные ошибки. Их разговор показался мне любопытным.

— Если ты придешь в субботу, принеси хиросимский соус.

— А Ясу будет с нами играть?

— Нет, он играет у Минами.

Мне стало интересно, во что они играют. Я спросила у Хары, но ответ его пролил ничуть не больше света на эту тайну, чем ответ Ринри на предыдущем уроке.

— Приходите и вы тоже ко мне играть в субботу, — сказал Хара.

Я была уверена, что он пригласил меня из вежливости. Но мне страшно захотелось согласиться. Опасаясь, как бы приход учительницы не смутил Ринри, я попыталась прощупать почву:

— В Токио я недавно и боюсь заблудиться.

— Я за вами заеду, — предложил Ринри.

Что ж, раз так, беспокоиться не о чем. Я горячо поблагодарила Хару. Когда Ринри протянул мне конверт с деньгами, я смутилась еще больше, чем в первый раз. Но утешила себя тем, что потрачу их на подарок хозяину дома.

В субботу вечером меня ждал у порога роскошный белый «мерседес», сверкавший ослепительной чистотой. Когда я подошла, дверца автоматически распахнулась. За рулем сидел мой ученик.

Пока мы ехали по Токио, я раздумывала о том, не скрывается ли за профессией его отца принадлежность к одному из кланов якудза, ведь «мерседес» считается «их» автомобилем. Эти мысли я оставила при себе. Ринри молча лавировал в плотном потоке машин.

Краем глаза я видела его профиль, заставивший меня вспомнить последнюю реплику Кристины. Мне бы и в голову не пришло счесть его красивым, если бы не она. Я и теперь не находила его красавцем. Однако тщательно выбритый затылок, стальная шея и абсолютно неподвижные черты лица были не лишены волнующего благородства.

Я видела его третий раз в жизни. Одежда на нем была та же самая: джинсы, белая футболка и черная замшевая куртка. На ногах кроссовки для экспедиции на Луну. Мне нравились его изящество и худоба.

Какая-то машина нагло нас подрезала. Мало этого, водитель в ярости выскочил и начал орать на Ринри. Мой ученик, очень спокойно, рассыпался в извинениях. Хам уехал.

— Это же он был виноват! — воскликнула я.

— Да, — флегматично ответил Ринри.

— Так почему же вы извинялись?

— Не знаю, как это по-французски.

— Скажите по-японски.

— Канкокудзин.

Кореец. Я поняла. И мысленно улыбнулась учтивому фатализму своего спутника.

Хара жил в микроскопической квартирке. Ринри протянул ему огромную коробку хиросимского соуса. Я почувствовала себя глупо со своей упаковкой бельгийского пива, которое, однако, было встречено с живейшим интересом.

Там был еще некий Маса, который резал капусту, и молодая американка по имени Эйми. Ее присутствие вынуждало нас говорить по-английски, и я возненавидела ее. Еще больше я возмутилась, когда узнала, что ее пригласили для того, чтобы я чувствовала себя комфортно. Как будто мне было бы некомфортно, окажись я здесь единственной иностранкой.

Эйми сочла уместным поведать собравшимся, как она страдает на чужбине. Чего ей больше всего недостает? Арахисового масла, сообщила она на полном серьезе. Каждая фраза у нее начиналась со слов «А в Портленде…». Молодые люди вежливо слушали ее, хотя наверняка понятия не имели, на каком побережье Америки находится эта дыра, и им это было глубоко безразлично. Я всегда осуждала зоологический антиамериканизм, но сейчас решила, что запретить себе презирать Эйми по этой единственной причине было бы худшей формой зоологического антиамериканизма, и дала волю свой неприязни.

Ринри чистил имбирь, Хара — креветки, Маса только что кончил шинковать капусту. Я сопоставила эти факты с прибытием хиросимского соуса и вскричала, перебив Эйми посреди разглагольствований про Портленд:

— Мы будем есть окономияки!

— Вы знаете? — удивился хозяин дома.

— Я это обожала, когда жила в Кансае!

— Вы жили в Кансае? — спросил Хара.

Значит, Ринри ему не сказал. Да и понял ли он хоть слово из того, что я ему сообщила на первом занятии? Тут я, наоборот, порадовалась, что милостью Эйми мы говорим по-английски, и рассказала о своем японском детстве с волнением в голосе.

— У вас есть японское гражданство? — спросил Маса.

— Нет. Для этого недостаточно родиться в Японии. В мире мало стран, чье гражданство так же сложно получить, как японское.

— Зато вы можете получить американское, — заметила Эйми.

Чтобы ничего не ляпнуть, я быстро сменила тему:

— Давайте я вам помогу. Где яйца?

— О нет, прошу вас, вы моя гостья, — сказал Хара, — садитесь и играйте.

Я огляделась в поисках какой-нибудь игры. Безрезультатно. Эйми заметила мою растерянность и засмеялась.

— Asobu, — сказала она.

— Ну да, asobu, to play,[2] я знаю, — ответила я.

— Нет, вы не знаете. Глагол asobu значит не совсем то же самое, что to play. У японцев все, что вы делаете, когда не работаете, называется asobu.

Так вот в чем дело. Я взбесилась, оттого что узнала это от уроженки Портленда, и пустилась в языковедческие рассуждения, чтобы ее уесть.

— I see.[3] Значит, это соответствует понятию otium[4] в латыни.

— В латыни? — в ужасе переспросила Эйми.

Смакуя ее реакцию, я провела сравнение с древнегреческим и, не щадя ее, перечислила все близкие индоевропейские корни. Будет знать, что такое филология, патриотка Портленда.

Доведя ее до одурения, я замолчала и принялась играть в стиле Страны восходящего солнца. Я созерцала приготовление теста, потом процесс выпекания окономияки. Запах капусты, креветок и имбиря, жарившихся вместе, отбросил меня на шестнадцать лет назад, в те времена, когда моя ласковая няня Нисиё-сан готовила для меня это божественное лакомство, которого я с тех пор ни разу не ела.

Квартирка Хары была такая крохотная, что ни одна мелочь не могла ускользнуть от глаз. Ринри вскрыл хиросимский соус, как показано на упаковке, и поставил его в центр низенького стола.

— What's this?[5] — простонала Эйми.

Я схватила пакет и с ностальгической жадностью вдохнула запах японской сливы, уксуса, сакэ и сои. Я была похожа на наркоманку.

Когда я получила тарелку с окономияки, с меня мгновенно слетел весь лоск цивилизации, я полила волшебную лепешку соусом и, не дожидаясь никого, набросилась на угощение.

Ни один японский ресторан в мире не предлагает это народное блюдо, такое пронзительно-трогательное, такое незамысловатое и в то же время изысканное, такое вроде бы простецкое и вместе с тем изощренное. Мне снова было пять лет, я еще держалась за юбки Нисиё-сан. Я стонала, повизгивала, сердце у меня щемило, а язык блаженствовал. Я поглощала окономияки, устремив взор вдаль, издавая хрипы вожделения.