Токийская невеста - Амели Нотомб

— А кощунствовать по поводу японской кухни ты можешь преспокойно.

— Да, могу преспокойно.

Я его понимала. Бастионы консерватизма у каждого свои, это непостижимо на уровне рассудка.

Иногда мне чудилось, что ванна-кит шевелится и увлекает нас в морскую пучину.

— Ты знаешь историю про Иону?

— Не надо о китах. Мы поссоримся.

— Только не говори, что ты из тех японцев, которые их едят.

— Понимаю, это нехорошо. Но я же не виноват, что они такие вкусные.

— Я пробовала, это гадость!

— Вот видишь! А если б тебе понравилось, тебя не возмущало бы, что мы их едим.

— Но ведь киты — исчезающий вид!

— Знаю. Мы поступаем плохо. Ну что ты от меня хочешь? Стоит мне только подумать о китовом мясе, как у меня слюнки текут. Это не в моей власти.

Он был нетипичным японцем. Например, он много путешествовал, но в одиночестве и без фотоаппарата.

— Я никому этого не говорю. Если бы родители узнали, что я езжу один, они бы забеспокоились.

— Им кажется, что это опасно?

— Нет, они решили бы, что у меня не все в порядке с головой. У нас путешествовать в одиночку считается признаком психического расстройства. В японском языке слово «один» несет оттенок сиротства, одиночества.

— Но у вас же есть знаменитые отшельники.

— Вот именно. Считается, что любить одиночество может только монах-аскет.

— Почему твои соотечественники так дружно сбиваются в кучу за границей?

— Им нравится смотреть на людей, непохожих на них самих, и в то же время чувствовать себя среди своих.

— А потребность все время фотографировать?

— Не знаю. Меня это раздражает, тем более что все делают совершенно одинаковые снимки. Может, хотят доказать себе, что им это не приснилось.

— Я ни разу не видела тебя с фотоаппаратом.

— У меня его нет.

— Как? У тебя есть все новомодные девайсы, даже набор для приготовления фондю в космосе, и нет фотоаппарата?

— Нет, мне это неинтересно.

— Чертов Ринри!

Он спросил, что я имею в виду. Я объяснила. Ему так понравилось, что он стал по двадцать раз на дню повторять: «Чертова Амели!»

В середине дня внезапно пошел дождь, потом град. Я сказала, глядя в окно:

— Разверзлись хляби небесные.

За моей спиной раздался его голос, эхом повторивший:

— Разверзлись хляби небесные.

Наверняка Ринри впервые услышал это выражение, угадал по ситуации смысл и повторил, чтобы запомнить. Я засмеялась. Он понял, чему я смеюсь, и сказал:

— Чертов я!

В начале апреля вернулась Кристина. По бесконечной доброте своей я впустила ее в квартиру. Ринри ее возвращение подкосило сильнее, чем меня. Наш роман вновь принял кочевой характер. Меня это не очень огорчило. Мне начинало недоставать «ходилки».

Я снова стала бывать в бетонном за́мке. Родители Ринри больше не называли меня «сэнсэй», что свидетельствовало об их проницательности. Дед с бабкой называли меня теперь исключительно «сэнсэй», что свидетельствовало об их зловредности.

Однажды мы все вместе пили чай, и отец показал мне колье, которое недавно сделал. Очень необычное, что-то среднее между мобилем Колдера и ониксовыми бусами.

— Вам нравится? — спросил он.

— Да, мне нравится сочетание темного камня с серебром. Очень элегантное ожерелье.

— Оно ваше.

Ринри застегнул его на мне. Я растерялась. Когда мы остались наедине, я сказала:

— Твой отец сделал мне роскошный подарок. Как его отблагодарить?

— Если ты что-нибудь ему подаришь, он тебе подарит вдвое больше.

— Что же делать?

— Ничего.

Он был прав. Единственный способ избежать эскалации щедрости — мужественно принимать пышные подношения.

Я переселилась в свою крохотную квартирку. Ринри был слишком тактичен, чтобы напрашиваться в гости, хотя не раз закидывал удочку, но я упорно не клевала.

Он часто звонил. И выражался с комичной церемонностью, очень забавлявшей меня, тем более что говорилось это всерьез:

— Здравствуй, Амели. Я хотел бы справиться о состоянии твоего здоровья.

— Все отлично.

— В таком случае не пожелаешь ли ты со мной встретиться?

Я хохотала. Он не понимал почему.

У Ринри была восемнадцатилетняя сестра, которая училась в Лос-Анджелесе. Однажды он сообщил, что она на несколько дней приехала в Токио на каникулы.

— Я заеду за тобой вечером и познакомлю вас.

Голос его звучал взволнованно и торжественно. Я приготовилась пережить нечто важное.

Усевшись в «мерседес», я обернулась, чтобы поприветствовать девушку на заднем сиденье. Меня поразила ее красота.

— Амели, это Рика. Рика, это Амели.

Она поклонилась с прелестной улыбкой. Ее имя меня разочаровало — в отличие от всего остального. Она была настоящим ангелом во плоти.

— Ринри мне много говорил о тебе, — сказала она.

— Он мне о тебе тоже много говорил, — сказала я.

— Обе вы врете. Я никогда много не говорю.

— Это правда, он никогда ничего не рассказывает, — подхватила Рика. — Он мне страшно мало о тебе говорил. Поэтому я уверена, что он тебя любит.

— Значит, тебя он тоже любит.

— Ничего, если я буду говорить с тобой по-английски? По-японски я делаю много ошибок.

— Кто-кто, а я их точно не замечу.

— Ринри все время меня поправляет. Он хочет, чтобы я была совершенна во всем.

Она и так была выше всякого совершенства. Ринри повез нас в парк Сироганэ. В сумерки здесь было настолько безлюдно, что казалось, будто мы не в Токио, а в каком-то сказочном лесу.

Рика вытащила из машины большую сумку. Она достала оттуда шелковую скатерть, сакэ, стаканы и пирожки. Расстелила скатерть на земле, села и пригласила нас последовать ее примеру. Ее грация меня покорила.

Мы выпили за встречу, и я спросила, из каких иероглифов состоит ее имя. Она написала их на земле.

— Родина ароматов! — воскликнула я. — Это так красиво и так тебе идет!

Когда я узнала, что значит по-японски ее имя, оно перестало казаться мне некрасивым.

Жизнь в Калифорнии сделала ее намного более общительной, чем ее брат. Она прелестно щебетала. Я жадно наслаждалась. Ринри был очарован так же, как и я. Мы любовались ею, как удивительным чудом природы.

— Ладно, — сказала она вдруг. — А где фейерверк?

— Сейчас принесу, — сказал Ринри.

Я ахнула. Он вытащил из багажника чемодан, оказавшийся специальным чемоданом для фейерверков — я сразу вспомнила чемодан для фондю. Ринри разложил на земле пиротехнические принадлежности и объявил, что готов начинать. Через мгновение, под ликующие возгласы Рики, небо обрушило на нас разноцветные снопы и звезды.

На моих изумленных глазах брат преподносил сестре не просто доказательство, а зримое выражение любви. Никогда еще он не был мне так близок.

Когда потрескивающее зарево над нашими головами погасло, Рика огорченно воскликнула:

— Как, уже все?

— Есть еще палочки, — сказал Ринри.

Он достал из чемодана охапку тоненьких палочек и раздал нам по целому пучку. Он зажег всего одну, но пожар вспыхнул сразу везде. Каждая палочка порождала вихрь кружащихся искр.

Ночь серебрила бамбуки парка. Наш огненный апокалипсис отбрасывал золотые блики на их светлую матовость. Брат и сестра наслаждались звездными россыпями. Это были двое влюбленных друг в друга детей, и я смотрела на них как зачарованная.

Они допустили меня в свое общество, какой подарок! Это больше, чем выражение любви, это выражение доверия.

Сладкая вата света постепенно угасла, но очарование не рассеялось. Рика восхищенно выдохнула:

— Как было хорошо!

Я разделяла любовь Ринри к этой счастливой девочке. Было что-то нервалевское в атмосфере умирающего праздника с прекрасной таинственной девушкой. Нерваль в Японии, кто бы мог подумать?

На следующий вечер Ринри повел меня есть китайскую лапшу в какую-то забегаловку.

— Я очень люблю Рику, — сказала я.

— Я тоже, — ответил он с растроганной улыбкой.

— Знаешь, у нас с тобой есть кое-что общее. У меня ведь тоже любимая сестра живет далеко. Ее зовут Жюльетта, и расставаться с ней было нечеловечески тяжело.

Я показала ему фотографию своей несравненной сестры.

— Красивая, — сказал он, внимательно ее разглядывая.

— Да. Больше, чем просто красивая. И я по ней очень скучаю.

— Понимаю. Когда Рика в Калифорнии, я тоже по ней ужасно скучаю.

Сидя перед миской лапши, я впала в элегическое настроение. Сказала, что разлука с Жюльеттой была для меня как ампутация и только он один может меня понять. Объяснила, как сильно мы привязаны друг к другу, как я ее люблю и какое безумное насилие учинила над собой, уехав от нее.

— Мне действительно необходимо было вернуться в Японию, но почему такой ценой?