Слон для Карла Великого - Дирк Гузманн

Имма поняла: Исаак специально разделил украшение. Теперь на его ладони лежали две половинки одной птицы, и у каждой было одно крыло. Исаак кивнул ей, и она взяла половину амулета.

– Это украшение не такое питательное, как твой подарок. Зато оно – надолго.

Франк крепко сжал в руке свою часть украшения.

Имма развязала кожаный ремешок, который удерживал ее волосы, и уже хотела привязать к нему драгоценность, но Исаак остановил ее:

– Это украшение очень древнее. Его носили еще Меровинги. Кто-нибудь из твоего племени может увидеть, что ты носишь знак врага. Спрячь его. На первое время.

– Надолго, Исаак?

Он поцеловал ее. Имма спрятала амулет в карман своего одеяния.

– Я освобожу тебя. Уже сегодня ночью. Я выведу тебя из лабиринта, тут есть тайный путь из крепости. Никто не знает его, только жрецы и певицы.

– Нет, Имма. Я здесь нахожусь по очень важной причине. Лишь под залог моей жизни ваш посланник отправился на переговоры в лагерь моего короля. Переговоры могли бы привести к мирному окончанию этой войны. А потом ты ушла бы куда захочешь.

– Я уже нахожусь там, где хочу быть. – Она расстегнула застежки, удерживающие платье на ее плечах. – И если ты не хочешь бежать отсюда, я знаю другой путь. Ты должен навсегда остаться в этом подземелье, потому что тогда ты будешь со мной. До тех пор, пока я этого хочу.

– В этой жалкой дыре в земле, в вечном мраке и с мертвыми воронами на ужин? – Он рассмеялся. – Действительно, и я тоже там, где хочу быть.

Он потушил светильник.

Парламентер саксов возвратился с переговоров с франками через два дня. Его голова торчала на копье, которое ночью появилось перед восточными воротами крепости Эресбург. На щеках и лбу сакса его палачи нарисовали знак христиан.

Оснаг был вне себя от ярости. Свои воинственные речи предводитель саксов продолжил в большом зале, и старейшины в знак одобрения громко били своими мечами о щиты. Почему переговоры о мире с королем франков закончились неудачей, не знал никто. Зато теперь стало ясно, что с этого момента говорить будет только оружие.

На закате, когда князь проверял своего боевого коня, Имма подошла к Оснагу. Осажденные ожидали, что франки во время следующего нападения соберут все свои силы и пойдут штурмом на стены крепости.

– Оснаг, – сказала Имма.

Вождь не обратил на нее внимания.

– Видукинд, – сделала она новую попытку.

Он бросил на нее взгляд.

– Чего ты хочешь? Опять давать мне наставления? В этот раз тебя не слушает публика, так что оставь их при себе.

Имма мяла в руках уздечку вороного коня. Трензеля и кольца удил были сделаны из железа и украшены тонкой чеканкой.

– А что теперь будет с заложниками?

– Они умрут сегодня ночью. Франки начнут атаку только на восходе солнца. До тех пор у нас будет время принести пленных в жертву Ирмину. За это он обеспечит нам удачу в бою.

– Если ты оставишь пленников в живых, то франки, быть может, не решатся напасть на нас.

– Они получат своих людей такими же живыми, каким мы получили своего. Дрого позаботится о том, чтобы их крики были слышны во вражеском лагере. – Он наморщил лоб. – А с чего это тебя заботит судьба пленных?

Имма нащупала амулет, спрятанный под одеждой. Когда она ответила Оснагу, ее голос дрожал:

– Их судьба меня не волнует. Но если сегодня нужно будет молиться Ирмину, я должна буду подготовиться к этому заранее. Я – первая певица, и именно мой голос должен будет пробудить бога от сна. Тебе же это известно?

Оснаг кивнул:

– Конечно, известно. Так что иди и готовься, я тоже должен собраться.

Имма удалилась. Убедившись, что вождь уже не может видеть ее, она бросилась к погребу. Слезы градом катились по ее щекам.

Пленные исчезли. Даже Радберт уже не стоял на страже перед погребом. Уже не нужно было спускаться в подземелье. Дрого приказал привести к себе заложников и стал готовить их к церемонии.

Имма в отчаянии заломила руки. Как она сможет теперь встать перед Ирминсулом в окружении всех соплеменников и петь, когда Исаака у нее на глазах будут прибивать к дереву? Как вообще она теперь должна почитать бога саксов? Если он убьет Исаака, разве тогда у нее не будет права отвернуться от Ирмина и открыть душу для нового бога?

И вдруг ей в голову пришла мысль. Под защитой деревьев она проскользнула через священную рощу до самого края крепости. Здесь на стенах не было стражи. И на то была причина: нападающим пришлось бы карабкаться по отвесным скалам, и они могли стать легкой мишенью для сброшенных сверху бревен и горящей березовой смолы. Весной в скалах пробивался ручей, и это событие саксы отмечали праздником. Летом вода тоже появлялась, но от случая к случаю. Благодаря этому чуду крепость Эресбург могла выдерживать осаду на протяжении многих месяцев. Это явление, по-видимому, было старо как мир, поскольку воде хватило времени промыть в камне тоннель. Об этом вряд ли кто знал, и уж точно не франки. Но могли узнать.

Имма опустилась на колени посреди кустов бузины и отыскала штабель сухих дров у входа в тоннель. Затем она начала их разгребать.

«Дрого, – подумала Имма, – наверное, был прав в своем пророчестве: ни один сакс не выживет после этой осады».

1

802 год от Рождества Христова

Ночью старуха опять харкала кровью. Он видел это при свете луны, пробивавшемся сквозь щели в стене барака. К тому же она дышала с трудом и брызгала слюной. Иногда, когда спазмы будили ее, она проклинала даже смерть.

Танкмар больше не мог быть возле Розвиты. Он высвободился из ее крепких объятий и отодвинулся потихоньку, чтобы она этого не заметила. Но кедровое дерево стены барака преградило ему путь. Он прижался щекой к стене и прислушался к храпу остальных рабов, к шуршанию их лохмотьев и звону цепей. Кто-то стонал, когда его в сновидении душил злой дух. Какой-то старик разговаривал во сне.

Их было около пятидесяти. Уже три недели они находились в портовом квартале Генуи, на самом печально известном рынке невольников в империи франков. В таких местах, как это, люди не покупали шелк из Византии или хлопок из Сирии. Никто не расхваливал стеклянные изделия из Тира, сандаловое дерево из Египта или сахарные головы из Триполи. Здесь стоял запах пота и грязи, фекалий и отчаяния. Пред сараями пленники целыми дюжинами ожидали решения своей участи, которая должна была привести их в раскаленную пустыню Аравии. Аббасиды страстно желали заполучить светлокожих рабов с севера и ценили их на вес своих звонких дирхемов.

В прошлом рабы могли быть наводившими ужас воинами или жрецами, ремесленниками или купцами, свинопасами или даже хозяевами плодородных земель. В оковах рабства они были всего лишь язычниками, некрещеными, которые отвергали веру в Распятого на Кресте. Несмотря на то что новое народное право франков запрещало рабство, оно распространялось только на христиан. Тот, кто придерживался веры в старых богов, попадал в тюрьму, на эшафот или же на какой-нибудь невольничий рынок, как здесь, в Генуе.

Рука Розвиты легла сзади на плечо Танкмара и притянула его к ее жаркому телу. Красноватая пена все еще виднелась на ее губах, когда она гладила его своими жадными руками. Танкмар закрыл глаза и взмолился Саксноту, чтобы он наконец послал старухе смерть. Ее хрипение и прерывистое дыхание звучали страшной любовной песней, звуки которой заглушал лишь шум приближающегося дня.

С первыми лучами солнца дверь барака распахнулась. В проеме появился похожий на быка силуэт торговца рабами Грифо. Как всегда, у него на поясе висел плотно набитый кожаный кошель. Он с недовольным видом стал выгонять пленников из барака, обещая им муки и смерть, если вскоре на них не найдется покупатель. То, что его угрозы следовало воспринимать всерьез, он неоднократно доказал по пути сюда, на юг. Он не мог по дороге прокормить всех рабов и ставил пленников по очереди спиной к колесу телеги. Первым троим рабам, которые были ростом выше колеса, а значит, ели слишком много, отрубили головы. Танкмар ненавидел лысого торговца рабами, и все же он каждое утро с нетерпением ожидал крика Грифо, который высвобождал его из объятий старой ведьмы.

Уже несколько дней торговле мешала жара. Даже арабы, дети пустыни, родившиеся под палящими лучами солнца, с большой осторожностью передвигались через обычно оживленный порт Генуи. Город изнемогал от жары, ветра не было, и над Лигурийским морем воздух дрожал, словно над миской с рыбным супом. Штиль приковал корабли к молам. Несчастные капитаны, загрузившие на корабли скоропортящиеся товары, вынуждены были наблюдать, как пропадает их груз. Из люков и бочек доносилась вонь разложения, висевшая над портовым кварталом, и не было порыва ветра, чтобы унести ее прочь.

Рабы Грифо целый день провели в пыли перед бараком, где вынуждены были демонстрировать себя арабским клиентам. Слой пыли окрасил их тела в серый цвет, а болезни и голод отняли силы даже у самых крепких. Вряд ли кто-то из покупателей дважды одарил взглядом товар Грифо. Тем не менее работорговец неустанно расхваливал преимущества своих рабов – громогласно и многословно.