Северный пламень - Михаил Голденков

— А что так?

— Накрыло наш Порт-Ройал. Средь бела дня, якорь мне в глотку! Этим летом. Погода была хорошей, ясной. И вдруг — бум! Гром среди ясного неба или еще что… А потом порыв ветра деревья согнул. Я в это время находился в самом порту, на борту английского судна «Свон» — «Лебедь», то бишь. Пришел к капитану, чтобы купить его судно со всеми потрохами и плыть в Гданьск, где собирался открыть свое дело. Но… Повезло мне, правда. Англичане не зря корабль «Лебедем» назвали. Спасся я только тем, что судно забросило волной на крыши домов. А так, две трети города под воду ушло. И со всем моим богатством. И дом покойного Моргана тоже накрыло. Повезло, что старый черт не дожил до этого ужасного дня. Вот только то, что у меня в карманах для покупки судна было, то и схоронил. А могло ведь и еще хуже статься.

— А что вы от моего отца хотели? — несколько холодно спросил оршанский князь, глядя в дно своего уже пустого бокала.

— Он ведь человеком всегда был добрым. Ну, за память о нем! — Попович разом выпил вино, даже не поморщившись. — А у меня сейчас из всех знакомых и близких в Литве только он да капитан Александр Семенович. Вот теперь к нему, к Семеновичу, и поеду в Полоцк. Я бы сразу к нему напрямую поехал, но вспомнил, как он не одобрял мой выбор плавать с капитаном Генри Морганом, а ваш отец, — Попович быстро перекрестился, указав в конце пальцем вверх, — похоже, сам был готов со мной плыть, да вот турок хотел вначале разбить.

— Так, верно все, — кивнул длинными волосами Микола, а Попович вновь оскалился щербатым ртом:

— А вы на него не очень похожи! Глаза вроде такие же, серые, а вот волосы, лицо… Нет, вы уж извините, сэр, но не похожи.

Микола, третий ребенок в семье, свои серые глаза и впрямь унаследовал от отца, а у своей матери Алеси Биллевич — пышные темно-каштановые волосы и правильные черты самого лица, не такого мужественного, как у Самуэля Кмитича, с более утонченными чертами, как у матери Алеси.

— Значит, в Полоцк поедете, — задумчиво кивнул князь, — наверное, денег хотите попросить?

— Да что вы! Не в деньгах дело! Я просто думал о дальнейшей карьере, и ваш отец мог бы мне здесь что-то дельное посоветовать, дать, так сказать, рекомендацию. Все-таки боевые товарищи… — сокрушенно покивал головой Попович, но тут же встрепенулся:

— Но у вас я этого просить не буду. Вы, верно, меня не знаете, да и знать не должны. Денег… — скривил блестящую отполированную солнцем и соленым ветром физиономию Попович, но видя, как Микола выложил перед ним на стол стопку монет, добавил:

— Хотя, оно, правда, неплохо бы. Совсем немного, мистер Кмитич. Только лишь бы до Полоцка добраться. Нет! Деньги у меня есть, не нищие мы, но только лишь на всякий непредвиденный случай! Знаете, дорога с Ямайки до Литвы не дешево стоила, дороже, чем я думал! Уж поверьте на слово старому моряку, потерявшему все из-за чертового землетрясения. Но мир не без добрых людей! В Англии я очень хорошего человека встретил, он мне и дал денег, чтобы из Лондона в Голландию перебраться. Даниэль Дефо его зовут. Писатель! — поднял с важным видом палец Попович.

— И с чего это он вдруг вам денег дал? — недоверчиво усмехнулся оршанский князь.

— За мои рассказы. Он хотел роман написать про морские приключения. А я, сэр, целых полтора месяца провел на необитаемом острове, куда меня выбросило после того, как наш с Морганом корабль разнесло в щепки от взрыва пороха. Только он да я и спаслись. Моргана подобрала шлюпка, я же вместе с ящиком мушкетов и корабельным псом выбрался на берег какого-то чертового острова. Там людей вообще не было! Только звери дикие, якорь мне в глотку. Не поверите, сэр, я там целую ферму завел из диких коз, дичь стрелял из мушкета… Конечно, надолго пороха не хватило бы, но, слава Богу, забрали меня с острова. Так этот англичанин Дефо очень заинтересовался этой историей. Заодно все меня про Тартарию, то бишь Московию, расспрашивал. Но там я ему мало что смог поведать.

— Даниэль Дефо? — Микола вдруг подумал, что уже слышал это имя. В Лондоне… Кажется, если ему не изменяла память, когда он был в английской столице в последний раз, то весь Лондон возмущенно шумел, что этого талантливого эссеиста незаконно посадили в тюрьму за острый язык. Значит, не врет этот морской волк?

— И где же вы познакомились? Не в тюрьме ли? — усмехнулся Кмитич, уверенный в том, что этот джентльмен удачи все же привирает.

— Верно! — округлил свой единственный глаз Попович. — А откуда вы знаете? Я там за драку в таверне сидел, а он за стишки свои сатирические! А откуда вы знаете, сэр?! Да вы, похоже, знакомы с ним!

— Нет, не знаком, — несколько пристыженно промолвил Микола, думая, что все же ошибался насчет Поповича — не такой уж этот человек и прохиндей.

— Столько хватит? — оршанский князь кивнул на монеты, уже исчезнувшие в кармане гостя.

— Так, — кивнул Попович, уже успев осмотреть единственным глазом стопку серебряных талеров, — думаю, хватит. Это добрые деньги. Как говорят у вас тут — дзякуй вяликий! Вы такой же великодушный, сэр, как и ваш отец, царствие ему небесное. Эх, жаль…

Оршанский князь не горел желанием долго общаться с этим типом, пусть тот и знал когда-то его геройского отца. Но… мало ли таких, кто знал пана Кмитича! А этот, с рожей морского разбойника, вообще не вдохновлял Миколу на дальнейшие расспросы о его разбойничьих похождениях под «веселым Роджером» капитана Моргана. Тем не менее, его растроганное недавними похоронами отца сердце защемило. Жаль стало этого бродягу.

— Пан Попович! — окликнул гостя Микола, когда тот уже направлялся к двери.

— Да, сэр?

— Если вы не найдете своего капитана Семеновича в Полоцке, то обратитесь по поводу работы к архимандриту Якубу Кизиковскому, он в храме базилиан проживает. Сошлитесь на меня, и он вам обязательно поможет. Добрый старик.

— Вяликий дзякуй вам, сэр, — вновь поклонился, снимая треуголку, Попович. — Якуб Кизиковский, говорите?

— Так, Якуб Кизиковский. Не забудьте.

— У меня хорошая память, сэр! — усмехнулся Попович…

Глава 2

Череда смертей и скандалов

И тут, как только дверь за гостем захлопнулась и Миколай Кмитич остался один, он вспомнил Поповича, точнее, вспомнил один-единственный рассказ отца о побеге с галеры, и что именно некий Попович приносил тайком на галеру порох, чтобы взорвать его на палубе… Попович… Вот, значит, каким он стал! И верно ведь сказал — ужасный год. Почти одновременно со смертью отца, умер и Андрей Потоцкий, старый боевой товарищ еще по Каменцу и Хотину, с которым Самуэль Кмитич особенно сблизился за последние десять лет, с года кончины Михала Казимира Радзивилла, главного закадычного сябра оршанского полковника… Потоцкие несколько раз гостили в Орше и Менске в доме Кмитича, а Кмитичи не раз навещали Потоцких. Сын Андрея Потоцкого, Павел, несмотря на небольшую разницу в возрасте — Павел был младше на три года — понравился Миколе еще с детства, они часто играли, гоняли на конях, фехтовали вместе, учились трюкам в седле и очень хорошо ладили. Пан Кмитич любил и немножко баловал своего Миколу, которого назвал в честь своего старшего брата, знаменитого в свое время в Литве поэта и педагога, славе которого даже чуть-чуть завидовал.

— Вот чем должны прославляться люди, — говаривал не раз Самуэль Кмитич, — а не убийствами сотен людей на войне, как я…

Микола вернулся к опустевшему столу, сел, налил себе полный бокал вина и залпом выпил, взглянул на черное распятие на стене. Встреча с Поповичем растревожила оршанского князя.

«Не к добру этот полночный гость», — думал Микола, сам не зная, почему он так подумал… Скорее потому, что Попович оживил воспоминания об отце, с которым часто пытались сравнивать Миколу и на которого новый оршанский староста был едва ли похож, да и не стремился…

Его старший брат Януш выучился на доктора медицины в Праге, а затем и в Венеции, и сейчас с немецкой женой и двумя детьми жил где-то в северной Италии. Януш, впрочем, не забывал отчий дом, но приезжал в Оршу редко, все отцовское наследство — следить за состоянием дел в Орше, Менске, Гродно — перешло к Миколе. Миколе Кмитичу шел двадцать седьмой год, но в делах хозяйственных, торговых и экономики он преуспел так, как не всякий пожилой и опытный шляхтич, удивляя своей рассудительностью и пониманием наук уже с шестнадцати лет. Причиной тому были усердие во всем и любовь к книгам, коих всегда было много в отцовской библиотеке, а также путешествия в Англию, Швецию, Пруссию и Лифляндию, где младший Кмитич набирался опыта дипломатии… Невысокий, в отличие от отца, но стройный, ладно и пропорционально сложенный, Микола всегда пользовался успехом у женщин и постоянно выглядел несколько моложе своих и без того молодых лет, благодаря, возможно, несколько женственному бледному лицу с выразительными серо-голубыми глазами, длинными почти девичьими ресницами, черными бровями и кофейного цвета шевелюрой пышных волос… В отличие от отца он пока что ни разу не бился из-за женщин на дуэлях, а вот несчастная первая любовь его также не миновала. Тихий и не любящий громкости, блеска и всеобщего внимания (чем отличался и его отец), Микола, тем не менее, славился в Варшаве и Вильне как хороший дипломат и сенатор, прекрасно говорил по-польски, немецки и шведски. Его часто посылали за границу улаживать разного рода пикантные дела и недоразумения… В свои семнадцать лет, будучи в Пруссии, в Крулевце, Микола познакомился с очаровательной прусской шведкой Марией Авророй Кенигсмарк, дочерью графа Курта Кристофа Кенигсмарка, погибшего от бомбы под Бонном. Это было накануне освободительного похода Яна Собесского на Вену, чтобы защитить столицу Австрии от турецкой орды, похода, куда собирался и Микола. Мать Авроры Кристина Врангель имела много родственников как среди шведов и немцев, так и среди литвин. И госпожа Врангель, и, особенно, ее восемнадцатилетняя красавица дочь Мария Аврора с золотистыми волосами, выразительными голубыми глазами, прелестным ртом, стройная, с высокой грудью и тонкой талией и, вдобавок ко всему, веселым нравом понравились Миколе. В Марию Аврору он влюбился почти с первого взгляда.