Рекорд приключений - Э. Филлипс-Оппенгейм

Я вышел. У одного из столиков сидел сэр Норман Грэй, человек, который несколько часов тому назад в Брикстоне, на Йолертон-роуд, наблюдал из окна за тем, как меня хотели арестовать.

Грэй

Осенью 19… года я отказался от своей службы в Скотленд-Ярде по двум причинам. Во-первых, в знак протеста против большой несправедливости, хотя и не задевшей меня лично, но вызвавшей глубочайшее возмущение большинства моих коллег. Во-вторых, потому, что после внезапной смерти одного дальнего родственника мне достался не только его титул, но и значительное состояние. Я провел почти три года в путешествиях, прожив около половины этого времени в Соединенных Штатах. Когда я вернулся в Лондон, меня, почти против моей воли, охватила тоска по моей старой работе. Мне было ясно, что старый департамент не соответствует своему назначению. Несколько хладнокровных убийств, как и крупные дерзкие взломы, оставались неразоблаченными. В деревне я имел достаточно времени, чтобы заняться этими случаями в качестве, так сказать, постороннего лица. Я следил за отчетами в газетах и получал некоторую информацию и указания от моего друга, инспектора Ремингтона, который раньше был моим коллегой, а теперь занимал оставленный мною пост. Постепенно я пришел к результатам, которых не сообщал никому, так как знал, что навряд ли кто-нибудь в Скотленд-Ярде согласится со мной. Я пришел к заключению, что большинство нераскрытых преступлений должно быть приписано одному лицу, или вернее – одной банде преступников, подчиняющихся одному руководителю.

Привычный инстинкт, выработавшийся в течение моей долгой полицейской деятельности и ставший моей второй натурой, заставил меня взяться за поиски этого ультрапреступника.

В ноябре 19… года мне показалось, что верный след найден.

Три преступления были, по моему мнению, организованы одним и тем же лицом. Первое – крупная кража драгоценностей у фирмы Хенсон и Уотт на Риджент-стрит, во время которой при исполнении своих обязанностей был застрелен ночной сторож. Второе – нападение на курьера, совершенное в поезде, шедшем из Лондона в Дувр. Тогда были похищены ценные бумаги. Курьер был ранен, и хотя после шестимесячного лечения оправился, все же никак не мог дать толкового объяснения происшедшему. Ценные бумаги были перепроданы в Южной Африке со значительным убытком.

Третье – похищение большой коллекции нешлифованных алмазов на вилле лорда Вендерли в Парк-Лейне, причем лорд Вендерли был серьезно ранен одним из нападающих, которого он не успел разглядеть.

Были еще другие преступления. Я подозревал, что они находятся в связи с вышеупомянутыми. Но те три (по некоторым причинам я пришел к такому убеждению) возникли в одном и том же мозгу. Итак, я поставил себе целью уличить этого человека, и наконец пришел день, когда я был почти уверен, что могу издать приказ о его аресте. Не стоит перечислять свидетельствующих против него обстоятельств, убедивших меня в конце концов, что он запутан во все эти истории. Довольно, если я скажу, что после трехнедельного наблюдения нашел, что человек, который под именем Томаса Пэгсли имел в Бермондси кожевенный склад и вел, по-видимому, безупречную жизнь в Брикстоне, состоял в какой-то связи с этими преступлениями.

Меня поразило, что дела его на кожевенном складе велись очень небрежно и он часто уезжал из Лондона, но поездки его были направлены вовсе не на те местности, где он мог бы сбыть свой товар. Он часто отсутствовал больше месяца, причем хозяйка его ничего не знала о его местопребывании. Последняя была женщиной, почтенной во всех отношениях. Он жил в ее доме уже два года, и она не имела ни малейшего представления о его делах.

Я поселился по соседству, и мне легко было выведать все, что она о нем знала. И одно-два обстоятельства, которые она упомянула, укрепили меня в моем подозрении. Я поделился ими с Ремингтоном, и решено было его арестовать.

Никогда еще арест не был так бездарно задуман и выполнен, как в тот раз. Инспектор, которому Ремингтон поручил это, прибыл со своими подчиненными в Брикстон на час позже назначенного времени, задержал Пэгсли на улице, – и ему пришлось слишком скоро выяснить, с какого рода человеком он имел дело. Не успел он произнести полдюжины слов, как покачнулся, поскольку пуля продырявила ему плечо. Его спутники прислонили его к воротам, намереваясь потом схватить Пэгсли. Но того уже не было и следа.

Изумительная ловкость этого человека нашла себе в этот день наилучшее применение. Каким-то необычайным образом он, казалось, исчез с лица земли. При контроле его книг не нашли никаких записей; служащий его бюро, честный человек, знал только, что его хозяин предпринимал многочисленные поездки, имевшие целью получить новые представительства за границей. Мы нашли достаточную сумму денег, чтобы уплатить по всем его обязательствам, но о нем самом не было ни слуху ни духу.

Тот день, когда был ранен инспектор и человек, который столь живо меня интересовал, скрылся таким необъяснимым образом, – день этот замечателен (для меня) и другой случайностью.

Недовольный неудачным исходом моего шестимесячного расследования, я решил выкинуть это происшествие из головы и поехал в Уокинг играть в гольф.

Секретарь клуба представил меня господину по имени Джемс Стенфилд, жившему поблизости. Мы сыграли партию, которую я причисляю к лучшим, когда-либо игранным мною. Стенфилд был очень молчалив, но отнюдь не угрюм. Он выглядел лет на сорок и, казалось, был весь поглощен игрой. Он делал каждый удар с доходившей до смешного заботливостью и с изумительной точностью. Причем никогда не выгонял шар далеко вперед, но лишь настолько, чтобы прибить его к месту назначения. И из 80 ударов, которые составляли партию, я не запомнил ни одного, который был бы чересчур сильным или слишком слабым. Он побил меня на 17-м отверстии, и когда мы при 18-м ударе стояли друг против друга, случилось нечто, придавшее еще большую тревожность этому богатому событиями дню.

Справа от нас был кустарник, за которым, как сказал мне мой партнер, находившийся слева от меня, он первый обнаружил то, что встревожило собаку. Он вскрикнул, и я поспешил к нему. На спине лежал человек с раскинутыми руками и маленьким синим отверстием во лбу. Он был мертв, но еще теплый, – и, по странной случайности, я сразу узнал его: это был один из сыщиков, которые утром на Йолертон-роуд не смогли арестовать человека, проживавшего под именем Томаса Пэгсли.

Дженет

Как раз перед обедом, в четверг, 3 ноября, снова неожиданно появился мой хозяин. Я не удивилась. За ночь до этого я видела его во сне, и мне казалось невозможным, чтобы он не появился после моих ежедневных горячих молитв. Увидев, что он входит в сад, я почувствовала дикую радость. Если бы он увидел меня в эту минуту, он бы все узнал и понял. Но пока он подошел и я впустила его, мое самообладание вернулось ко мне. Я, вероятно, показалась ему только обыкновенной, хорошо воспитанной и умеющей держать себя горничной. Он переоделся и сейчас же ушел играть в гольф. Войдя в комнату, чтобы почистить и убрать снятое им платье, я обнаружила, что он повесил его в стенной шкаф и, по-видимому, запер его. Это открытие, которому предшествовали многие другие, дало новый материал для моих размышлений. Я решила внимательно прочесть завтра газету. Мне становилось все яснее, что в жизни моего господина было нечто, тщательно скрываемое им от света. Я еще более убедилась в этом, найдя спрятанный в верхнем ящике револьвер. Купец, имеющий бюро в Сити и виллу, дающую ему возможность играть в гольф за городом, обычно не носит с собой заряженного револьвера. Мое сердце возбужденно билось, когда я взяла в руки револьвер и играла им. Я забыла о равнодушии моего хозяина ко мне. Я не считалась с тем, что он никогда не уделил мне лишнего взгляда, несмотря на то, что я красива и могла бы насчитать немало поклонников, восхищавшихся моим лицом и фигурой. Все же я надеялась завоевать его сердце если бы мне удалось подойти к нему поближе. Я чувствую это, хотя никогда не думала ничего подобного о каком-либо другом мужчине. Я думаю что он по своей натуре холоден и недоступен.