Сердечный трепет - Ильдиго фон Кюрти

Мы вместе уже два с половиной года. Пара «Гамбург—Берлин». Пара на уикенд. Пара, которая перезванивается по три раза на дню и передает поцелуй с пожеланием спокойной ночи на расстоянии. У нас все в двух экземплярах: зубные щетки, расчески, маникюрные ножницы, пинцеты, ночные кремы, дневные кремы. В каждом городе — комплект. Только шкуру ламы и пуховую подушечку я постоянно таскаю туда-сюда. В жизни каждого должна быть вещь, которая существует в единственном числе. Спроси меня, как Филипп спит в середине недели, если во сне он ничего ни у кого не может отобрать?

Он опять причмокивает во сне.

Мой Бюлов-медвежонок.

Это ласкательное имя я выбрала, чтобы позлить Филиппа. Вначале это удавалось, потому что их благородию не нравилось выставлять свое имя на потеху. Но как бывает? Когда достаточно долго тебя что-то бесит, в конце концов с этим сживаешься. Взять хотя бы мои стеклоочистители, — чтобы наглядно пояснить эту теорию. Три месяца подряд они издавали омерзительный металлический лязг. А так, как я живу в Гамбурге, работы у них хоть отбавляй. Клац-клац-клац… С ума сойти!

Никто не мог понять причину. Но однажды, просто так, без ремонта, они снова заработали бесшумно. И что же? Я едва смогла выносить эту гнетущую тишину.

В подтверждение моего тезиса могу еще рассказать о наглости двух типов, свидетелей Иеговы, которые в течение целого года каждый вторник, по вечерам, выстаивали у меня под дверью и пытались поведать мне что-то о рае, но из-за них в передней совсем не оставалось места. Мне приходилось их выгонять, каждый вторник, около 19.30. И вот уже шесть недель они не приходят, и я подумываю, не послать ли мне в их журнал «Сторожевая башня» объявление о розыске? Уверена, мой Филипп почувствует что-то подобное, не слыша своего ласкательного прозвища. Однако предполагать это довольно-таки наивно.

Самое мое плохое качество: наивность. И хотя я стараюсь, изжить такие въевшиеся черты характера чертовски трудно. Я злюсь на себя из-за этого, но меня действительно легко провести. Я всегда считаю, что мне говорят только правду. И до сих пор верю в преданность — не в свою, разумеется, но это уже другая тема. Никогда не пересчитываю мелочь и верю каждому, кто говорит, что еще не встречал в своей жизни такую очаровательную женщину, как я.

Подобное сочетание фатальных черт характера иногда неблагоприятно сказывалось на моей жизни. Например, четыре месяца я угробила на одного типа с усиками: разговорившись со мной на улице, он пригласил меня, тогда нежную семнадцатилетнюю, на кастинг моделей.

«Тебе, наверное, постоянно это предлагают», — говорил он. А я таращила на него свои наивные глазки и хмыкала: «Гм-гм». Потому что еще никто никогда ничего похожего мне не предлагал. Я убрала со лба волосы небрежным жестом модели и скучающим тоном протянула: «Ах, не знаю…»

Что я должна была сказать? В тот же вечер я переспала с усатиком, а на следующий день распрощалась с моим супермилым первым другом. Он учился на класс старше меня, сейчас он детский врач в Мюнхене. Зигги! Если ты это читаешь: прости меня!

Моделью я не стала. Подлец, вкравшийся ко мне в доверие, оказался торговцем машинами, пил воду из банок, носил синтетические трусы и говорил что-то вроде: «Когда я снимаю брюки, ты, наверное, думаешь, что это пожарники забыли здесь свой шланг».

Стыдно, что мне понадобилось так много времени, чтобы раскусить этого негодяя. Кстати: через четыре месяца он меня бросил. Наверное, из-за модели.

Наивность и неспособность к жестким поступкам стоили мне следующих двух с половиной лет жизни. Это было время, проведенное с Хонкой. Собственно говоря, его звали Рюдигер, но поскольку он был до невозможности привязчив, благовоспитан и безобиден, его еще в школе окрестили в честь знаменитого серийного убийцы.

«Мое прозвище — самое плохое, что во мне есть» — так он сказал, представившись: «Хонка». Знала бы я, что он это серьезно, я никогда бы с ним всерьез не связалась. Но наша встреча была предопределена судьбой: его собака прыгнула на меня и столкнула с велосипеда, я свалилась и вывихнула ногу. Хонка повез меня в больницу — и упал там в обморок. Мне непременно надо было узнать, чем все кончится. Хотя мне было почти двадцать, я еще не понимала, что нужно избегать мужчин, которых не слушает их собственная собака.

Хонка был, что называется, бесконечно предупредителен. Он давал задний ход, если думал, что мне хотелось отдохнуть — собственно, даже если я совершенно не хотела отдыхать, а, наоборот, хотела, чтобы он приставал ко мне и тормошил меня. Он утешал меня, когда моя лучшая подруга на целый год уехала учиться в Австралию. Он отвозил меня домой, когда на вечеринке, напившись в стельку, я начинала хамить хозяевам. Он со стоическим спокойствием переносил то, что я выращивала на нашем балконе коноплю и просила нашего соседа, старшего вахмистра полицейского участка, поливать ее, когда мы уезжали в отпуск. Он держал надо мной зонтик, когда шел дождь. Когда я загорала на солнце, он заводил таймер и следил, чтобы я переворачивалась каждые пятнадцать минут и обязательно мазалась кремом. Он готовил мне овощной салат, чтобы я получала достаточно витаминов. Когда я на него орала, он молча выходил из комнаты, возвращался спустя полчаса и спрашивал, успокоилась ли я и можем ли мы теперь спокойно посмотреть сериал «Место преступления». Он делал мне педикюр, массаж головы, и если бы мы поженились, он непременно взял бы двойную фамилию и стал Рюдигер Майер-Штурм. Ох!

Я не против мужчин, которые стремятся выполнить любое желание боготворимой женщины, которое читают в ее глазах. Но есть тонкая грань между мужчиной и рохлей. Между истинным джентльменом и тем, кто, как говорится, плавает по бортику бассейна. Кому охота знакомиться с человеком, который готов стерпеть все? У меня однажды был такой, я в него запустила бутылкой Пеллегрино. В ресторане. Только капельку промахнулась. Он улыбнулся, ушел и исчез на три дня. Три дня! Когда он вернулся, то поцеловал меня и сказал: «Солнышко мое, я люблю, когда ты злишься».

Это, друзья мои, по-мужски. Это впечатляет.

Нет ничего хуже мужчины, который понимает женщин. Ну, или так: мужчина, который выказывает свои чувства и постоянно говорит о себе. Это внушает неуверенность и подрывает основы отношений.

Может, оно и не так, но я не знаю ни одной женщины, которая, по меньшей мере, два раза в неделю не высмеивала бы своего мужа; он, мол, эмоционально подавлен, и она просто очень хочет, чтобы он ей докладывал, что с ним творится. Но правда и то, что нет ничего более жалкого, чем мужчина, постоянно докладывающий о том, что с ним творится.

Кому это интересно, почему твой любимый сотрясается от подавленных рыданий, когда смотрит финал «Поющих в терновнике»? Или когда вечером он неожиданно выключает телевизор и говорит: «Я хочу откровенно поговорить с тобой о моих переживаниях».

Будем честны: эмоции — это дело женщин. В них мы разбираемся досконально. Это наша область. Нам просто лучше удается этот перформанс: истерические припадки, швыряние бьющимися предметами, плач и судорожный смех, цитирование советчиков по отношениям между мужчиной и женщиной; или сидеть, рыдая, в ванне и слушать Рэнди Кроуфорда — какая-нибудь причина для этого всегда найдется.

Единственное чувство, которое открыто может демонстрировать мужчина, — это любовь к нам. Ну, может быть, еще холодную ярость, когда какая-нибудь улитка женского рода в «фиате пунто» неуверенно тормозит прямо перед его носом, хотя зеленый сигнал еще вовсю горит. Потому что после зеленого, как известно, иногда абсолютно неожиданно включается желтый — а от семидесяти шести часов учебной езды должен же быть хоть какой-то толк.

Но вернемся к Хонке. Этот мужчина был таким необременительным, таким совершенным, таким невыносимо скучным, таким простым и ужаааасно любящим, что я два с половиной года не могла решиться расстаться с ним.

Два с половиной года я стеснялась сказать ему, что не люблю его, потому что боялась, как бы он не обвинил в этом себя. Никакой уважительной причины для разрыва мне просто в голову не приходило.

Я крепилась и обманывала его время от времени с какими-нибудь прыщавыми ди-джеями или легко соблазняемыми волейболистами, просто, чтобы потом рассказывать своим детям и внукам о бурной юности.

Случилось то, что должно было случиться. Хонка меня покинул. На занятиях бегом трусцой он столкнулся с плотной, коренастой женщиной, помощницей аптекаря, при этом вывихнул плечо, и там же на месте был взят в оборот этой тумбой в юбке. Все абсолютно очевидно: мягкость требует твердости. Тому, кто понимает женщин, требуется домоправительница. Мужчине-рохле необходима женщина-шеф.

Все разъяснилось, когда однажды вечером, незадолго до передачи «Тема дня», Хонка взял меня за руку и попросил о разговоре.