Реликт выходит на охоту - Влад Тепеш

Ты же сам двадцать секунд назад сказал, что собираешься мной пообедать! А теперь говоришь, что не каннибал⁈

— Нет, конечно, я не каннибал, — с достоинством возразил я. — Я людоед.

— В смысле, блджад⁈

— Объясняю разницу. Каннибал — тот, кто ест себе подобных, не обязательно людей. Людоед — тот, кто ест именно людей.

— Так один же хрен!

— Если бы я был человеком — был бы один хрен. Только я не человек.

— А кто тогда?!! — спросил он, охреневая все больше.

— Можешь считать меня отцом всех чудовищ. Вампиры, оборотни, демоны, стригои и прочая нечисть — все это отражения в фольклоре меня и моего вида. Я — хищник, выглядящий в точности так, как выглядит моя основная добыча. То есть, как люди.

Он внезапно заржал — наполовину истерично, наполовину с облегчением.

— Ха, парень, ну ты даешь! Честно, это самый жуткий розыгрыш, который я знаю, и самый талантливый. Ладно, слушай, я правда пережил несколько очень неприятных минут, давай мы закончим все это и я возмещу тебе убытки и неудобства? Ты уже достаточно сильно отомстил мне за моральный ущерб.

Я покачал головой.

— Я и не думал тебе мстить. Я на это не способен на физиологическом уровне.

— Это как⁈

— Жажда мести и ненависть — это чувства, которые возникают у добычи по отношению к охотнику. Они заставляют жертву враждовать с хищником и стремиться к уничтожению оного. Но хищники не враждуют со своей едой, просто едят ее. Ну, если удав слопал пару кроликов — то к остальным кроликам у него нет никакой враждебности, пока он снова не проголодается. Я — охотник. Ты — моя добыча. Мне не за что тебя ненавидеть. Это ты должен ненавидеть меня, и это нормально, таков порядок вещей. Где-то так пятьдесят-восемьдесят тысяч лет назад мой вид был вершиной пищевой пирамиды, доминирующим суперхищником. Мы охотились, на кого могли, но никто не смел охотиться на нас. Пещерные медведи, древние волки, пещерные львы, тигры — ни у кого из них не было шанса выжить в схватке с любым из нас. И потому эволюция не дала нам способности ненавидеть или жаждать мести, нам это ни к чему. Это только с твоей точки зрения кажется, что я собираюсь тебе отомстить за скамдвич — но на самом деле это не так. Ты оставил меня голодным — и потому я тебя съем. Ничего личного, просто закон причин и следствий. В хлебе не оказалось ветчины — ну, зато мясо есть на твоих костях.

— Тогда почему именно меня?

— Ну а кого еще? Виноват-то ты. Понимаешь, хоть это и прозвучит странно из уст хищника, который в процессе эволюции приспособился к питанию именно людьми, но я не люблю есть людей. Вы слишком похожи на меня, точнее, это мы в процессе эволюции становились все более похожими на вас. Что еще важнее, у вас есть имена — то, что когда-то давно было только у нас, что выделяло нас среди всего живого. Я уже очень давно привык жить среди людей, обходясь ветчиной и говядиной из магазина. Но если вынужден, то кого логичнее и правильнее съесть — того, кто ничего плохого мне не сделал, или того, кто подсунул мне сэндвич из одного лишь несъедобного для меня хлеба с целью обмануть меня на вшивый доллар? Но это все равно не месть, просто моя совесть не мешает мне есть плохих или неприятных людей. Ну и правило есть правило, я не поступаюсь принципами.

Мошенник снова попытался засмеяться, но вышло как-то нервно.

— Ха, ну это правда очень талантливо и оригинально. Только есть в этой забавной сказке одна нестыковка. Версия о том, что на Земле существует неизвестный науке вид существ, питающихся людьми и похожих на людей, и при этом их никто не смог обнаружить… мягко говоря, неправдоподобна. Давай уже заканчивать с этим, а?

Я вздохнул.

— Тут ты плюнул в небо, а попал в луну. Увы, но мой вид действительно уже не существует, вымер еще до рождества Христова. Только отдельные представители еще жили какое-то время, давая обильный материал для мифов и страшилок. Мой последний сородич умер двести лет назад. Самоубийство. И теперь я — единственный существующий в природе «отец всех чудовищ».

— Только это, бессмертные вампиры, а ты же вроде не нежить?

— Я не бессмертен, просто мы не стареем. И да, мне точно больше пятидесяти тысяч лет, потому что я охотился на неандертальцев задолго до того, как в Европу приперлись из Африки твои предки, тогда еще темнокожие. Да, я видел, как они превращались в белых кроманьонцев, это на моих глазах происходило. Я дрался с пещерными медведями за пещеры и уничтожал пещерных львов, чтобы защитить от них свое человеческое стадо. В общем, я остался все тем же диким, первобытным зверем, что и пятьдесят тысяч лет назад, так что никаких мировых соглашений в суде не будет. Встань и попрыгай, ноги разомни.

— О, господи… Эта шутка уже как-то потеряла свою свежесть, честно.

Я поднес к его лицу свою пятерню, на которой вместо отвалившихся ногтей уже на два сантиметра отросли когти, и подсветил фонариком:

— Теперь ты понимаешь, что это не шутка?

Он шумно сглотнул, но неестественно быстро оправился.

— Крутецкие коготки, где купил?

— Задашь этот вопрос через пару минут, когда они отрастут до пяти сантиметров, хорошо?

— Да ну хватит уже, это реально становится глупым! Ну не катит твоя сказка! Вот если б ты говорил, что ты вампир, и то было бы легче поверить.

Во мне проснулось любопытство.

— Почему? Тебе в живых мертвецов, пьющих кровь, легче поверить, чем в обычное живое существо, в котором нет ничего фантастического?

— Да вот как раз в том и фантастика. Вампиры — они же хоть и мертвые, но люди. Ну или вирус вампиризма там. У них остался разум, способность говорить, человеческие привычки и повадки. А тут мало того, что неизвестный науке вид, мимикрирующий под человека, так еще и человеческие способности говорить, управлять машиной и все такое.

— Ну так ты сам ответил на свой вопрос: мимикрия. Я не только выгляжу, как человек, я еще и притворяюсь человеком. Есть такой паук, который похож на муравья и даже поднимает передние лапки, чтобы имитировать ими усики и казаться шестиногим. Так он под видом муравья проникает в муравейники