Темные воды Тибра - Михаил Попов

Думая, что он достиг своей цели, Сулла в 79 г. сложил с себя диктатуру и поселился в Путеолах, занимаясь общественными делами, литературными делами и удовольствиями. Умер в 78 г. от апоплексического удара. Сулла велел дать себе прозвание Счастливого (Felix) и любил называть себя баловнем счастья. Таким он и был действительно (например, он не проиграл ни одного сражения). Удачным решением задач, которые ему были поставлены скорее обстоятельствами, чем собственным выбором или честолюбием, он был обязан, главным образом, чрезвычайной силе духа и тела, непреклонной последовательности и беспредельной жестокости. Соображения нравственности не удержали бы его от стремления к единодержавию; он отказался от власти только из желания жить в свое удовольствие, не неся никаких обязанностей. Еще современники говорили о нем, что он наполовину лиса, наполовину лев, но каждая часть его – наиболее опасная. Главный труд жизни его прошел бесследно, но некоторые его меры, не продиктованные партийными интересами, удержались до времен империи, например, италийский городской строй, пополнение сената бывшими квесторами, назначение к управлению провинциями бывших консулов и преторов и другие меры. Составленная Плутархом биография Суллы частью основана на собственных достопамятностях Суллы, к которым последняя книга прибавлена его вольноотпущенником Эпикедом. См. работы о Сулле Zachariae (Гейдельберг, 1834) и Lau (Гамбург, 1855); новейшая биография в словаре Pauly-Wissowa, под словом Comelii (т. IV, 1901).

Пролог

124 г. до Р. X.,

630 г. от основания Рима

Лунный лик еще не показался.

Вечным городом правит темнота. Здесь, в запущенном, заросшем предместье меж Кассиевой и Валериевой дорогами, ей помогает тишина. Только заранее все разведав, можно пробраться по этим извилистым лабиринтам меж заснувших, заброшенных и разрушенных вилл. Из-за одинокой, смутно белеющей, изъеденной, с темными червоточинами, как зуб мавританского раба, колонны показался невысокий человек в черном плаще и самнитском пастушеском колпаке. В руках – заточенная палка. Оружием ее не назовешь, но в ночной стычке она способна оказать своему хозяину ценную услугу.

На ногах у ночного странника – сандалии из хорошо выделанной воловьей шкуры. Вещь дорогая и почти наверняка ворованная.

Пастушок в сенаторской обувке быстро и бесшумно просеменил от тусклой колонны к зарослям одичавшего винограда между двумя нагромождениями камней, когда-то являвшихся частью внушительного портала. Прислушиваясь, пастушок начал бесшумно, но быстро карабкаться вверх по каменным выступам и исчез из виду.

Он прыгнул и оказался в центре двора. Интересовавший его дом являл собой неосвещенную, неотличимую от общей темноты ночи громаду. Держа наперевес свою палку, «самнит» пересек буковую аллейку, попетляв между разросшимися цветочными куртинами, он подошел к главному входу. Дом был построен по новой, «сципионовской» моде, поэтому вход охранялся не парой потомков римской волчицы, как это было положено в прежние времена, а всего лишь мозаичным изображением собаки и абсолютно невидимой в эту пору суток надписью: «Берегитесь собаки!».

Пастушок обогнул дом с правой стороны, зацепился ногой за камень и застыл, прислушиваясь: обитатели полуразрушенного жилища спали.

Вот и колоннада. В лучшие годы она была обтянута парчой, теперь с нее свисали ветхие, выцветшие лохмотья.

Прошмыгнув по галерее, ночной гость остановился, то ли приводя в порядок дыхание, то ли принюхиваясь. Да, он не ошибся, интересующая его дверь была прямо за выступом стены. Опустив колпак, незнакомец вынул из складок плаща кусок темной материи и повязал им нижнюю часть лица.

В комнате, судя по тому как дышал незнакомец, стояла жесточайшая вонь. Не обращая на это внимания, он бросился к дальней стене и глухим голосом спросил:

– Ты здесь?

Ответа не последовало, однако послышалось хриплое дыхание. Большего не требовалось. Ночной гость поднял полы плаща, размотал завязанную вокруг пояса ткань и разложил на полу. Потом переложил на нее тело тяжело дышащего человека. Процедура сопровождалась тихими стонами и еще более тихими ругательствами и требованиями молчать.

Через несколько мгновений вонючий полутруп заскользил по мраморным коридорам. Путь, похоже, был хорошо изучен ночным носильщиком, поскольку путешествие совершалось совершенно беззвучно, беспрепятственно и безостановочно.

Вот он – искомый пролом в стене. «Самнит» выбрался первым и бросился к зарослям каппадокийской сирени. Не только для того, чтобы отдышаться, – там у него была спрятана тележка, украденная накануне у одного авентинского зеленщика.

«Самнит» положил умирающего на тележку. Глаза бедняги были устремлены вверх, к космическому хаосу. «Самнит» смотрел вперед, оглядывался и шарил по сторонам, стараясь разглядеть опасность в запущенном саду. Вооруженные рабы могли прятаться за любой каменной скамьей, в любой заросшей густой зеленью беседке, расположиться в центре пересохшего фонтана меж мраморной раковиной и мозаичным дельфином.

Стоп! Что это там за фигуры?!

«Самнит» помедлил мгновение, он вспомнил: это были терракотовые статуи, изображавшие знаменитых предков того, кто лежал на краденой тележке.

Выбравшись на улицу, похититель стянул с лица повязку, колпак – с головы, теперь они будут не столько скрывать его от чужого любопытного взора, сколько привлекать внимание. Человек, везущий больного, не должен походить на ночного бродягу.

Тем более, вот-вот взойдет луна. Природа как-то по-особенному замерла в предчувствии этого величественного, безмолвного события. Солнце всегда является в сопровождении щебечущей свиты.

Тележка живо покатилась по растрескавшимся плитам безымянной, когда-то отлично вымощенной улицы. Колеса были обиты войлоком: если какой-нибудь шальной стражник спросит, для чего это, ему ответят: для того, чтобы хоть отчасти сгладить страдания тяжелобольного.

Никому ничего объяснять не пришлось. Вот и берег реки, вода возвестила о себе запахом сырости и боязливым плеском мелких волн.

Забравшись в воду по пояс, пастушок вытащил из-под корней старинной ивы, наклонившейся в сторону вечно бегущей воды, небольшой, кое-как сколоченный плот. Торопливо, уже не слишком церемонясь, погрузил на него тело. Ответив на это еле слышными страдальческими звуками, умиравший затих.

Из-под тех же ивовых корней «самнит» вытащил шест и уж совсем было собрался оттолкнуться от берега, как услышал довольно громкий голос умиравшего: